"Анна Матвеева. Небеса" - читать интересную книгу автора

телом я не научилась, рибефинг вызывал у меня спазмы брезгливости, а телесно
ориентированная терапия, которая была коньком ЭсЭс, оказалась под запретом
из-за больной ноги. В душевных метаниях я недооценила тот вывих и только
через день осознала, что правая нога ниже колена охвачена жаркой болью.
Вывих вправили в медпункте - мне показалось, что здешний доктор чувствовал
себя на вторых ролях в сравнении с коллегами-психотерапевтами. На "телеске"
он поставил крест не без удовольствия. Я довольно сильно прихрамывала, а
ЭсЭс не скрывала разочарования. Она воспринимала мое бунтующее сознание как
вызов профессиональной гордости.
Рибефинг, рассказывала я Алеше, это сумасшествие в дистиллированном
виде. Наша маленькая группа делилась на пары (мне доставался ужасный лысый
Миша), и каждый по очереди помогал партнеру заново "родиться" на свет. Миша
был моим младенцем (худший из кошмаров), а я - его чуткой матерью. Младенец
бурно дышал каждой клеточкой своего пятидесятилетнего тела, освобождался от
"мышечных панцирей", брыкался, пускал пузыри, слюнявил пальцы, вспыхивал
глазами, а я должна была бережно и ласково "принимать" его появление на
свет. Другие пары справлялись с заданием куда лучше нашей: Наташа
поглаживала Зину, скрутившую немаленькое тело в ракушку, поглаживала ее
темные, с проседью, кудри, пока Зина тихо выла, путешествуя по "родовым"
путям. Павлик был заботливой матерью для Яны - она самой первой из всех
вошла в странный транс и не спешила, судя по всему, обратно. А вот Мише с
родительницей категорически не везло: меня мутило при одном только взгляде
на его лысину, и вообще, все это очень напоминало изнасилование, каким я его
себе теоретически представляю.
Алеша слушал с сочувствием, но когда я начинала просить, чтобы он
забрал меня отсюда, каменел лицом так быстро и убедительно, что мне
казалось, будто его кожа в секунду превращается в мрамор. Живая статуя, он
говорил, что будет глупо прерывать лечение на полдороге, я должна понимать,
что все это делается для меня... Алеша уезжал в город, и собаки бежали за
машиной, оскаливая в лае зубы...
Кругом постоянно говорили о смерти - своей собственной, разумеется. В
нашей группе все хотели умереть, может быть, поэтому впервые в жизни я
начала думать о смерти с симпатией.
Оскал запишем как улыбку, упрячем косу за спину - и перед нами уже не
печальная неизбежность, а великодушное избавление...
Очень старые, несчастливые и тяжело больные люди испытывают к смерти
справедливую благодарность, находят радость в умирании, тогда как прочие
цепляются за жизнь, даже если та относится к ним будто жестокая ветреница,
даже на секунду боятся выпустить из рук горящий светильник... Прохладные
объятья смерти пугают этих глупцов, как похороны испугали меня в детстве, но
смерть не держит на них зла - и однажды простит им обиды и откроет двери
мира спокойного и тихого, как ночное озеро.
О смерти мы говорили с психологом, которая почти сразу призналась:
излечить меня "Роща" не сможет. "Здесь от подобного не избавляют. Ваш
паттерн так и останется с вами, можно лишь снять острый приступ. Нужен
психоанализ. Разбирайтесь со своей танатофобией, а потом уже с мужиками, это
страх смерти толкает вас к опасным людям".
Психолог надавала мне целую кучу тестов, результатом которых стала
следующая "характеристика": угрюмый реалист, тревожно воспринимающий жизнь,
предпочитает работу и одиночество.