"А.Мартынов "Великая историческая проверка"" - читать интересную книгу автора

в острое время, шла им навстречу так далеко, как никогда не решались итти
мы, меньшевики, одержимые программным доктринерством. Только тогда, когда
желания рабочих и крестьянских масс враждебно сталкивались друг с другом,
большевики временно теряли связь с крестьянством. Доказательства
чрезвычайно далеко шедшего приспособления Советской власти к настроению
революционных масс: первый декрет Советской власти о социализации земли и
одобрение этой властью захвата фабрик и заводов рабочими. И то и другое
было со стороны большевиков, марксистов, сознательным
революционно-оппортунистическим, если можно так выразиться, отступлением
на время от своей программы. С точки зрения меньшевистской это была
демагогия. И нельзя отрицать, что эти шаги были опасны, но благодаря этим
опасным шагам они смогли в критический момент удержать власть и спасти
революцию.
Именно потому, что большевики глубоко опускали свой якорь в народную
стихию, они нащупали в глубине ее такую гранитную опору для своей власти,
какую совершенно бессильна была найти дряблая интеллигентская демократия в
эпоху Керенского. Если бы судить о России по этой эпохе, то можно было бы
притти в отчаяние, можно было бы подумать, что вся Россия есть сплошная
Обломовка и что рыхлость и безволие есть национальная черта русского
народа. Заслуга большевиков заключалась, между прочим, в том, что они
рассеяли это ложное представление о России: они показали, что в ней есть
такие социальные пласты, которые более похожи на твердый, хотя и
неотесаный гранит, чем на мягкое тесто, что политика зависела у нас не от
национального характера народа, а от того, какой класс делал эту политику.
"Пролетарская диктатура ввела у нас режим террора". Это верно.
Обороняясь от наступления контр-революции, Советская власть прибегла к
чрезвычайным репрессивным мерам, к смертным казням, к "чрезвычайкам", к
террору.
Тут надо, однако, с самого начала сделать оговорку: принципиально это
не было новым изобретением октябрьской революции. Принципиально, в теории,
необходимость таких чрезвычайных мер признала в известный момент уже и
февральская революция, руководимая меньшевиками и эс-эрами. Я помню, как в
июле 1917 года Церетели на заседании Центрального Исполнительного Комитета
в торжественной речи, среди гробового молчания собрания, заявил: "Увы!
весна революции прошла. Мы думали, что нам никогда не придется запятнать
своих рук. Это была мечта...". На следующий день смысл этих слов был
расшифрован. 11 июля Исполнительный Комитет, по предложению Дана, принял
следующую резолюцию меньшевиков и эс-эров: "1.
Страна и революция в опасности. 2. Временное правительство об'является
правительством спасения революции. 3. За ним признаются неограниченные
полномочия для восстановления организации и дисциплины в армии, для
решительной борьбы со всякими проявлениями контр-революции и анархии".
Резолюция эта предлагала применять чрезвычайные меры на два фронта - и
против контр-революции, и против "анархии", но мы знаем, чем вызвана была
эта резолюция и какое употребление было сделано из нее Временным
правительством. Эта резолюция была вынесена после провала июньского
наступления на фронте и после подавления июльского восстания в Питере,
когда Корнилов требовал от Керенского введения смертной казни на фронте и
в тылу. И Временное правительство, идя, хотя и робко, навстречу требованию
Корнилова, действительно восстановило 12 июля смертную казнь "на время