"Фредерик Марриет. Приключения Ардента Троутона " - читать интересную книгу автора

престранные гримасы, которыми выражалось у него удовольствие. Признаюсь, мне
и самому было не неприятно видеть такое унижение Мантеса; но насмешка
проклятого англичанина задела меня за живое.
- Югурта, - сказал я, - перестань гримасничать. Покажем этим
оборванцам, что между нами есть люди, которые смыслят в деле!
С этими словами я бросился навстречу дону Мантесу, который,
прихрамывая, выходил на ют. Я вырвал у него рупор, стал в позицию и
закричал:
- Смирно! - Это громкое, повелительное восклицание произвело эффект,
какого я и сам не ожидал: все притихли, устремив на меня внимание. -
Югурта, - сказал я, - возьми линек и ступай, смотри, чтобы исполнялось в
точности все, что я буду приказывать.
В несколько минут корабль был приведен в порядок. Якорь вытащен, паруса
распущены, все снасти закреплены, палубы очищены, и мы плыли, как будто с
нами ничего не случалось. Тогда я возвратил дону Мантесу его рупор. Он
пробормотал несколько слов, в которых я ничего не расслышал, кроме одного
слова "бунт".
- Друг мой! - сказал мне батюшка, пожимая мою руку.
- Да благословит тебя Бог! - прибавила матушка.
- Братец, - прошептала Гонория, робко потупив глаза, - как я люблю
тебя!
Дон Юлиан и его сестра также подошли ко мне с изъявлением
благодарности. Я был счастлив, до крайности счастлив; но более всего
осчастливили меня ласковые слова Гонории. Когда мы с ней остались одни, она
взяла мою руку и с видом нежного упрека сказала:
- За что ты ко мне так холоден? Чем я виновата перед тобой? Почему ты
не любишь меня так же, как я тебя люблю?
Кровь ударила мне в голову, сердце стеснилось. - Гонория! - вскричал я
без памяти... но вдруг опомнился. - Гонория! - продолжал я тише. - Я любил
тебя, прежде чем узнал; только... ах, Гонория! Судьба сыграла со мной
жестокую шутку, и бывают минуты, когда я теряю разум.
На лице сестры моей выразилось нежное сострадание; она хотела что-то
сказать, но нас позвали к батюшке, и опасный разговор, к счастью, прервался.
Более месяца на корабле "Санта-Анна" не случалось ничего достойного
замечания. Экипаж, набранный из всякого сброда, стал понемножку
сдруживаться, привыкать к делу, знакомиться со своими обязанностями. Дон
Мантес обращался с нами вежливо, мы с ним делались день ото для холоднее,
Гонория начинала чувствовать к нему отвращение. Это последнее обстоятельство
сперва очень огорчало моих родителей, особенно батюшку, который не любил
изменять данному слову; но дон Мантес сам чуждался нашего общества и таким
образом приучил моего отца к мысли о разрыве предполагаемого союза.
Что касается меня, то я - слава Богу! - стал немножко спокойнее; мир
начинал водворяться в душе моей, воображение не бунтовало, как прежде, ум
прояснялся, угрызения совести прекращались; я привыкал любить Гонорию, как
сестру, без всякого другого помысла, и если иногда вспоминал о встрече на
хорах барселонской церкви, то мне казалось, что там была какая-то другая
девушка, не Гонория, не сестра моя.
Целые дни проводили мы в своей общей каюте; я разговаривал с батюшкой о
будущих его предприятиях в Новом Орлеане или учил Гонорию английскому языку.
Дон Юлиан и донья Исидора были неразлучными собеседниками нашего семейства.