"Фредерик Марриэт. Многосказочный паша" - читать интересную книгу автора

подлейший из рабов ваших с радостью готов повиноваться вашим повелениям.
- Машаллах! Чего боится этот гяур? Какое преступление совершил он, что
просит у меня прощения? - сказал паша Мустафе.
- Да сохранит меня Бог, чтобы я стал замышлять что-нибудь в пашалыке
Вашего Благополучия! - сказал несчастный.
- Ваше Благополучие! - заметил Мустафа. - Он уверяет, что преступление
совершилось в другом пашалыке. Положим, что оно ужасно, может быть, даже
убийство, но мы заботимся только о цветах, которыми украшаем наши вазы, и
нам вовсе нет дела до цветов соседей: так точно и тут. Вашему Благополучию
едва достает время печься о благосостоянии своих подданных, а не то, чтобы
вмешиваться в дела других пашей!
- Совершенная правда, Мустафа, - сказал паша и добавил, обращаясь к
греку: - Хорошо, я обещаю тебе, начинай!
Грек встал и начал свою повесть.


Повесть невольника-грека


Родом я грек; отец мой, бедный бочар, жил в Смирне. Он обучил меня
своему ремеслу. Мне исполнилось двадцать лет, когда он умер, и я, чтобы не
умереть и самому с голоду, определился к жиду, винному продавцу, и пробыл у
него три года. Мало-помалу, благодаря моему прилежанию и исправности, успел
я приобрести совершенное доверие моего хозяина. Он сделал меня первым своим
приказчиком, и хотя я еще продолжал заниматься своим прежним ремеслом -
заколачиванием обручей, часто, однако, поручал мне закупку и продажу вина.
Под моим присмотром работал невольник-эфиоп - презлая и преленивая
бестия; от побоев он делался еще хуже, беспрерывно ворчал и не хотел ничего
делать. Я его ужасно боялся и несколько раз просил хозяина прогнать
проклятого эфиопа. Но черный шайтан был силен, и если хотел, поднимал целую
бочку с вином, по этой причине жадный еврей и не слушал меня.
Однажды утром вхожу я в мастерскую, где делались бочки, и вижу, что наш
эфиоп преспокойно храпит себе подле бочки, за которой я пришел, полагая, что
она кончена; она была нам очень нужна. Боясь сам наказать лентяя, побежал я
к хозяину, чтобы тот собственными глазами увидел, как прилежно трудится его
работник. Жид мой взбесился, взял палку и ударил эфиопа по голове так, что
тот вскочил, но, увидев хозяина, да еще и с палкой в руках, удовольствовался
только бранью; проворчал, что он в другой раз не позволит обращаться с собой
таким образом, и принялся за работу. Едва только хозяин успел выйти, эфиоп,
зная, что я был причиной побоев, схватил палку и хотел ею размозжить мне
голову, но я успел увернуться и дал тягу. Эфиоп за мной, но, к счастью, он
наткнулся на скамью и растянулся на полу. Тут пришла и моя очередь. Я тоже
схватил палку, и едва враг мой хотел подняться на ноги, я замахнулся и изо
всей силы так хватил его, что он тут же растянулся мертвым.
Я испугался, и хотя, с одной стороны, был твердо уверен, что поступил
нисколько не предосудительно, но, с другой, я знал, что жид мой рассердится,
будет жаловаться кадию, и мне без свидетелей придется очень трудно от него
отделаться. Вдруг счастливая мысль блеснула в голове моей: я вспомнил, что
эфиоп хвалился больше не позволять с собой дурно обращаться, и я решился
припрятать убитого эфиопа подальше и надуть жида, сказав, что невольник,