"Георгий Мокеевич Марков. Земля Ивана Егорыча (Рассказ) " - читать интересную книгу автора

"Пищу нужно разжевывать тщательно, глотать без торопливости", -
вспомнил Иван Егорыч наставление, вычитанное недавно в журнале "Здоровье",
и усмехнулся: "Буду жить по науке и проживу еще лет десять... Разве это
много - семьдесят три года? Живут и дольше..."
Но именно в момент размышлений о долгой жизни надорванное сердце
Ивана Егорыча напомнило о себе резкими толчками. Он открыл коробочку с
лекарствами, принял таблетку нитроглицерина и в ожидании действия
лекарства закрыл глаза, привалившись плечом к косяку окна.
Протяжно зазвонил телефон. Иван Егорыч, позабыв о боли в сердце,
кинулся к аппарату, схватил трубку, поднес к уху - сквозь шум и треск
донесся голос Самохвалова:
- Здравствуй, Иван Егорыч! Ну, как ты живешь в новой должности
персонального пенсионера республиканского значения? Надеюсь, отлично! А
звоню тебе вот почему: медведь у нас корову покалечил. Ну, пришлось
прирезать. Мяска свежего мой шофер тебе завезет. Не обессудь, прими.
- Спасибо тебе, Федя. Не так ты мясом меня порадовал, сколько памятью
обо мне... позвонил вот... Как ты там? Почему коровку-то позволили зверю
загубить?
В телефоне что-то хрустнуло, и голос Самохвалова смолк. Иван Егорыч с
минуту не клал трубку, непрерывно повторял одно и то же: "Алё, Подтаежное!
Алё!", - но связь не возобновилась, и волей-неволей пришлось уйти от
телефона.
От лекарства ли, от разговора ли с Федором Федоровичем стало Ивану
Егорычу лучше: боль в сердце не повторялась, дышалось хорошо. Он убирал
посуду в том новом, неторопливом ритме, который решил выработать и
утвердить во всем.
"Вот ты и пойми. Самохвалова! Позвонил, заботится... А ведь чаще всех
других директоров зубатился я с ним... По вопросу специализации хозяйств
как-то раз обвинил меня в левачестве, в стремлении выскочить вперед во что
бы то ни стало... И думалось порой мне: нет, неспроста Самохвалов в каждом
деле огрызается, сам помышляет сесть в первосекретарское кресло. А
выходит, зря я его подозревал... На выборах Чистякова вел себя достойно,
поддержал кандидатуру с откровенным доверием".
Иван Егорыч размышлял, не прекращая уборки. Квартира его состояла из
двух комнат, но второй комнатой после смерти жены он пользовался редко.
Здесь нетронутой стояла под белым покрывалом Зинаидина кровать. Тора
подушек в вышитых наволочках возвышалась с двух сторон. Сама Зинаида
застелила кровать перед отъездом в больницу. Застелила тщательно,
аккуратно, даже с каким-то изяществом, словно знала, что никогда сюда уже
не вернется, а остаться в памяти людей неряхой не хотела, Свою кровать
Егорыч еще при жизни жены вынес в первую комнату. Он часто уезжал на
рассвете, возвращался в полночь-заполночь, случалось, ночами поднимали его
к телефону. Зинаида, конечно, слышала через дверь все, что происходит в
соседней комнате, но не могла не признаться: так все-таки ей спокойнее, да
и мужу удобнее.
Квартирка у Ивана Егорыча, прямо сказать, не лучшая в райцентре, но с
переездом на новую он не спешил.
- Вот, Зина, - не раз говорил он жене, - переселим всех специалистов
и механизаторов в новые каменные дома, и тогда до нас с предом исполкома
(тот жил во второй половине этого же бревенчатого старого дома) дойдет