"Дан Маркович. Ант" - читать интересную книгу автора

капитанский мостик, рубку пилота, форпост... Перед окном стол, он накрыт
старой клеенкой в больших голубых цветах, осталась от съехавших жильцов, я
здесь сидел по вечерам и видел, как солнце опускается за лес. Если не
сворачивать в кухню, то прямо через широкую дверь, которую я никогда не
закрывал, попадаешь в большую комнату, из нее, через угол, налево, вход во
вторую. Она поменьше, окном выглядывает на другую сторону дома.
Обе комнаты - единое пространство, а весь дом словно корабль, который
плывет и остается на застывшей высокой волне... Дом на краю города,
высокого холма, и из окон кухни и большой комнаты я видел просторное небо,
неторопливый спуск к реке, поросший травой, редкими кустами, чахлыми
деревьями... реки не видно, зато за ней плавные широкие поля, дальше лес
до горизонта, почти ровного, только кое-где зубцы больших деревьев
нарушают проведенную дрожащей рукой линию... В дальней комнате справа от
порога большой чулан, за ним моя кровать, рядом с ней кресло, зажатое
между кроватью и большим столом. Я устроил себе нору и сидел в ней,
испытывая немалое блаженство, вдыхая пустоту, темноту и тишину... У окна
книжные полки с обеих сторон, и окно замечательное - две березы тянутся
ввысь, обгоняя друг друга и заслоняя меня от света, от соседнего дома,
хотя он и так довольно далеко, через небольшой овражек и зеленую
лужайку... такой же разбитый, тихий, странный...
И боль моя немного присмирела, смягчилась, утихла, а мне и не нужно
было много, чтобы воспрянуть. Нет, не прошла, но срослась с фоном жизни, с
ее течением - с ней следует считаться, но можно на время и забыть.. Мои
унижения остались при мне, но ушли вглубь, растворились в темноте и тишине
убежища, и я любил свою квартиру за постоянство, спокойствие и терпение ко
мне.
В передней я повесил большое овальное зеркало и теперь мог видеть себя
по пояс, и не стыдился того, что видел, впервые не прятался от своего
изображения. Лысеющий брюнет с грубым красноватым лицом, впалые щеки,
заросшие щетиной, глаза в глубине - небольшие, серые, немигающие. Лида
говорила - "какие у тебя маленькие глазки"... У нее-то были большие,
синие... как у матери, она говорила. Я видел фотографии - похожа, также
красива, немного крупней, чем дочь. Лида со временем станет такой же... Но
я отвлекся. Так вот, глаза... это раны, ходы в глубину, предательские
тропинки к линии спартанского ополчения, я всегда был настороже, а сейчас
успокоился и глаза немного смягчились. Нос грубый, вызывающе торчащий
между впадинами щек, над носом возвышается лоб, прорезанный глубокими
трещинами, кусковатый отвесный камень, утес, переходящий под прямым углом
в черепную крышу, покрытую редкими волосами. Коренастый мужик, по виду лет
сорока, суровый, молчаливый, сам в себе и на страже собственных рубежей,
всегда на страже. Ни перед кем больше не унижусь. Не допущу унижений...
Разве мало того, что карабкаешься по собственным стенам, чтобы справить
нужду... но что об этом писать, кто не знает, тот не поймет, кто знает,
тому достаточно намека.
Я любил сидеть на полу, смотреть, как солнце медленно плывет над лесом,
тонет в закатном облаке, мареве, тумане, касается темносиней зубчатой
кромки, постепенно плавит ее и плавится само, тает, расходится, нарушая
геометрию круга, эллипса, становится плоским пирогом, куском масла
впитывается в тесто, в синеву, прохладу, в темноту ...
О работе писать нечего, кое-какая была, на хлеб хватало. По утрам я