"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу автора В стихах это сказано несколько иначе:
Ты такая ж простая, как все. Как сто тысяч других в России. Было ли когда-нибудь до Улановой нечто подобное в балете? Не уверен. А Качалов, наш дорогой Василий Иванович, не в пример Улановой, "дошел" до Шуры. Слушая из детской, как он читает Ричарда III, она в полном восторге шептала... * * * Шкловские жили в своей новой московской квартире, а на даче у них ("чтобы в тишине поработать") очутился Юлиан Григорьевич Оксман. Дача порядочная. И три, значит, жителя: он, домработница и кот. Стояли мягкие предвесенние дни. Разобрав чемоданчик, Оксман позвонил-в Москву: - Я, Витя, проживу у тебя на даче недели три. Ладно? - Да живи, пока не надоест. - Мне здесь никогда не надоест. Красота! Сразу другим человеком стал. Четверть века с плеч скинул. А на следующее утро Юлиан Григорьевич уже был в Москве. - Это ты? - удивленно спросил Шкловский, отворив дверь своему дачнику. - И с чемоданом? - Как видишь. - Не понравилось? - Нет, очень понравилось. Там у вас чудесно. - А почему сбежал? - С вашим котом поссорился, - мрачно ответил Оксман. * * * Это было в конце сталинских сороковых годов. Келломяки. Почему-то не льет дождь. Я прихожу на вокзал, чтобы встретить Никритину. Она обещала вернуться пятичасовым, но задержалась на репетиции, и вместо нее я неожиданно встретил Шостаковича. - Зайдем, Анатолий Борисович, в шалман. Он своими тремя столиками раскинулся напротив станции. - Выпьем по сто грамм. У меня сегодня большой день. И Дмитрий Дмитриевич улыбается саркастически. Не люблю я этого слова, но другое (хорошее) не приходит в голову. Садимся за деревянный кривой столик, к счастью, не покрытый облупившейся липкой клеенкой. Девушка в белом переднике приносит нам теплую водку и на черством хлебе заветренную полтавскую колбасу. Шостакович чокается: - Так вот, Анатолий Борисович, являюсь я сегодня в Консерваторию... А перед тем как войти в класс, случайно останавливаюсь перед "доской |
|
|