"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу автора

а я отчаянным франкофилом - декартистом, вольтеровцем, раблэвцем,
стендалистом, флоберовцем, бодлеровцем, вэрлэнистом и т. д. Я считал немцев
лжемудрыми, лжеглубокими, безвкусными, напыщенными. А он моих французов -
легкоумными "фейерверковщиками", фразерами, иронико-скептиками, у которых
ничего нет за душой.
Вероятно, оба мы были не очень-то справедливы - я по молодости лет, а
он по наивности старого мистика с лицом католического монаха XII века. Ведь
автор философии и теории символизма, книги стихов "Пепел", посвященной
Некрасову (хорошие стихи!), и великолепного романа "Петербург",
инсценированного при советской власти и вставленного во 2-м МХАТе, этот
полусоветский автор все еще вертел столы, беседуя с бесплотными духами. К
слову, и Зинаида Райх, брошенная Есениным, но еще не пленившая Мейерхольда,
тоже вертела их с Борисом Николаевичем.
А Есенин, фыркая, говорил:
- Андрея Белого хочет в мужья заарканить.
Действительно: Райх и бесплотные духи!..
Весьма подозрительная была тут гармония, подозрительное родство душ.
Третьим великим спорщиком нашей компании был поэт Осип Мандельштам. Но
у него на споры было меньше времени: чтобы читать в подлиннике сонеты
Петрарки, он тогда рьяно изучал итальянский язык по толстому словарю,
кажется, Макарова. Поэт дал зарок ежедневно до обеда зазубривать сто
итальянских слов.
Наш обед состоял из прохладного супа с жесткими серыми макаронами и
коровьего вымени.
Садясь за стол, коктебельянцы обычно говорили:
- Что в вымени тебе моем?
А под конец лета даже произошел серьезный бунт. Беспанталонные
"аполлоны" явились разъяренной толпой под окна директорского домика.
- Долой вымя!.. Долой вымя!.. - скандировали они громоподобно.
И грозили объявлением всеобщей голодовки.
- Неужели это и вправду было? - недоверчиво спрашивает теперешняя
литературная молодежь, отворачивая в Доме творчества свои избалованные носы
от благородных мясных котлет.
- Ей-богу! Старые коктебельянцы профессора - Десницкий, Эйхенбаум,
Томашевский, Жирмунский, писатели Всеволод Иванов, Шкловский и поэтесса
Ольга Берггольц могут вам подтвердить это. К счастью, все они еще
здравствуют.
Андрей Белый ежедневно светился. Светились его бледно-фиалковые глаза,
его лысина, похожая на фарфоровое перевернутое блюдце; его редкие серебряные
космочки, красиво обрамляющие лысину. Поэтому вначале мне даже было как-то
совестно спорить с Борисом Николаевичем. Но постепенно я привык.
А Мандельштам преимущественно витал в облаках и выше.
У него тоже были редкие космочки, но пегие; была и лысина, но еще не
фарфоровая; он также напоминал монаха, но перешедшего в католицизм из веры
иудейской. Говорил Осип Эмильевич презабавно - гнусаво, в гайморитный нос, и
нараспев: "Вы зна-а-а-аете, Анато-о-олий, сего-о-о-одня вы-ыы-ымя
застря-я-я-яло у меня-я-я-я в го-о-о-орле". Так в эпоху расцвета акмеизма
модные поэты читали в литературных салонах свои стихи. На первых порах это
поглупение, вызывая улыбку, мешало мне дискутировать. Но мало-помалу и тут я
привык.