"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу автора

Администрация нашего Дома творчества, вероятно из почтения к космочкам,
посадила их в столовой за один столик. Доброе намерение совершенно испортило
обоим лето. Ложноклассическая декламация Осипа Эмильевича и невероятное
произношение итальянских слов, слов Данте и Петрарки, ужасно раздражало
Андрея Белого. Мандельштам, как человек тонко чувствующий, сразу все понял.
И это, в свою очередь, выводило его из душевного равновесия.
В нашей столовой перерыв между первым блюдом и вторым всякий раз был
мучительно длинным. Чем же заполнить его? Как же быть-то? В придачу ко всему
мнительному поэту казалось, что Андрею Белому он (Осип Мандельштам!)
совершенно неизвестен.
- Вы понима-а-а-ете, мо-о-о-ой друг, он не то-о-о-о-олько никогда-а-а-а
не чита-а-а-ал ни одно-о-о-о-ой моей строчки, но даже фами-и-и-илии моей не
ве-е-е-едает! - пел Осип Эмильевич, отводя меня под руку за тощую акацию.
Других деревьев в Коктебеле не было.
В конце концов, чтобы не сойти с ума от этой навязчивой мысли,
Мандельштам сбежал из Дома творчества за десять дней до окончания путевки.
Как известно, на стихи не очень-то прокормишься. Тем более на хорошие стихи.
А Мандельштам, на беду свою, писал прекрасные.

Дано мне тело - что мне делать с ним,
Таким единым и таким моим?
За радость тихую дышать и жить
Кого, скажите, мне благодарить?

Вот Осип Эмильевич и ходил с пустым кошельком. Тогда еще деньги в
кошельки клали, а не просто совали в карман.
Чтобы и в самом деле не свезли преждевременно на кладбище, приходилось
нашим поэтам все время побираться, то есть брать деньги взаймы без отдачи.
Но сколько же лет можно брать таким образом? Тут-то и проявлял Осип
Эмильевич поражающую виртуозность мысли.
Существовала тогда Центральная комиссия улучшения быта ученых (Цекубу).
Милостью Анатолия Васильевича Луначарского к ученым причислили поэтов,
прозаиков и даже критиков, которые, как мы знаем, никакого отношения к
ученым не имеют. Когда умирал член Цекубу, правление выдавало некоторую
сумму на его похороны. Осип Эмильевич справедливо решил, что эти могильные
деньги ему живому пригодятся больше, чем ему мертвому. И своевременно подал
заявление, что он-де клятвенно отказывается от похоронной суммы с тем, чтобы
ему вручили ее вперед, когда еще приходится кушать почти каждый день.
Могильную сумму немедленно выдали под соответствующую расписку. Даже
председатели правлений тогда не были лишены чувства юмора. Вот какая была
эпоха!
А родной брат Осипа Эмильевича однажды показал мне следующую
телеграмму: "Прошу именем покойной мамы немедленно вышли сто рублей. Осип".
Эти образцы виртуозной манделыытамовской мысли можно без труда множить,
множить и множить.
Жил Осип Эмильевич до того странно, до того нелепо, что порой мы
говорили, горестно разводя руками: "Ох, у него не все дома!.." И стучали при
этом указательным пальцем по лбу.
Как-то где-то Алексей Николаевич Толстой обронил о нем что-то обидное и
не слишком справедливое. Разумеется, добрые друзья это немедленно передали