"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу автора

Пэпэкрю умел хорошо поесть, изрядно выпить, вообще хорошо пожить, не считая
рубля, благо у него было их много. Горького он очень любил. Как мне
казалось, любил гораздо больше, чем его бывшую жену, а теперь свою
собственную.
Марья Федоровна в присутствии этого нового мужа всегда несколько
робела, что вызывало удивление, иногда улыбку, но было трогательно. Впрочем,
так обычно робеет почти всякая женщина, если она не на пустяк старше своего
мужа.
Мне говорили, что Алексей Максимович, знавший русского человека "на
взгляд и на ощупь", относился к Пэпэкрю с сердцем.
А после кончины Горького, умершего, разумеется, обычной человеческой
смертью, Сталин... расстрелял Крючкова.
За что?... Народу сказано было: за преднамеренное злодейское убийство.
Кого?
Горького.
Фантасмагория!

* * *

Меня собираются положить для "капитального ремонта" в клинику
Военно-медицинской академии. Никритина спрашивает нашу соседку - актрису
Пушкинского театра, забежавшую навестить меня:
- Скажите, Лелечка, ваша приятельница Зоя Алексеевна как будто тоже
лежала в Военно-медицинской?
- Да.
- Она довольна?
- Нет, она не довольна. Она умерла, - отвечает Лелечка со всей
серьезностью.
И мне захотелось мрачно пошутить:
- Вот и я точно так же не буду доволен.
Англичане любят подобные шутки. Для них, вероятно, я бы мог написать
неплохую комедию. Не там родился.

* * *

Есть такой старенький стишок:

Наши Аполлоны
Плохи с колыбели.
Снявши панталоны,
Ходят в Коктебеле.

В этом самом Коктебеле, под горячим солнцем, я неизменно спорил с
Борисом Николаевичем Бугаевым, то есть Андреем Белым; спорил с ним на мелкой
гальке, устилавшей берег самого красивого на свете моря всех цветов. Ну
просто не море, а мокрая радуга! Спорил в голых горах, похожих на испанские
Кордильеры. Спорил на скамеечке возле столовой, под разросшейся акацией с
желтыми цветочками. Андрей Белый был старше меня вдвое, но отстаивал он свою
веру по-юношески горячо - порой до спазм в сердце, до разбития чувств, до
злых слез на глазах. Он являлся верноподданным немецкой философии и поэзии,