"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу автора А стал... каторжником.
И неудивительно. Немногие крупные и порядочные люди уцелели в знаменитую эпоху. Потом, как бы оправдываясь, уцелевшие говорили: - Я выиграл свою жизнь по трамвайному билету. Теперь всем понятно, что люди тогда гибли, как говорится, - "за здорово живешь". По этой же мудрой причине получил и Оксман свои десять лет магаданской каторги. Спасибо еще, к стенке не поставили. Но и там, в Магадане, наш "без минуты академик" сумел прославиться как... сапожник. - Великолепные дамские туфельки делает! - рассказывали возвращенцы. Было и такое: на одном длинном этапе (чем-то Оксман тяжело болел) его уже вытащили в мертвецкую. К счастью, на той узловой станции работал не медицинский чиновник, а горячий молодой врач. Он не только живых осматривал, но и покойников. - Да ведь этот ваш труп дышит, - сердито сказал он служителю морга. - Вынести! И Оксмана вынесли. Жизнь! Жизнь! "Все с пестрыми ручьями протечет..." - как сказано у одного поэта (могу же я, наконец, и себя процитировать). И вот Юлиан Григорьевич Оксман - снова профессор, опять историк литературы, главный редактор... и прочее, и прочее. Старый Эйх с удовольствием посылает ему "письмишки" не в каторжный В последнем он лестно упомянул моих "Цирковых лошадей". Ответ был написан 25/IV. "Дорогой Борис Михайлович. Вот уже и май через неделю. Хотел поехать в Ленинград, но паспорт пришлось сдать на прописку - так и остался без документа, не с чем в гостиницу попасть. А в гостях жить мне неуютно, старому каторжнику нужен комфорт, я уже не могу быть целый день на людях. Устал безмерно - и никаких перспектив на передышку. Хочу в Саратов смыться недели на две перед дачей, но и там ждет работа - надо сборник своих старых статей подготовить к печати, да всякие чужие сборники ждут в гранках, в верстке, в рукописях. Иногда мне кажется, что я делаю один больше, чем весь Институт мировой литературы... Я прочел все шесть тетрадей воспоминаний А. Б. Мариенгофа. Прочел не отрываясь, это был ведь настоящий разговор с умным и много думающим современником о многих людях, которых я и сам знал (немного, правда, со стороны). Я не сомневаюсь, что для наших потомков записки А. Б. Мариенгофа будут значить то же самое, что нам дают в наших работах воспоминания Анненкова, Панаева, Юрия Арнольда, - м. б., даже больше в некоторых отношениях, так как Мариенгоф совсем не книжный, не тенденциозный, не зализанный. Но сейчас об опубликовании этих воспоминаний отдельной книгой не может быть и речи. Погода не та. Еще в прошлом году можно было об этом думать, но печататься, пожалуй, все равно не пришлось бы. Во-первых, имя не каноническое, во-вторых, молодость не героическая, в-третьих - интонация непривычная. Что же с этим делать? Я думаю, что надо печатать кусками, м.б., |
|
|