"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу автора

годовалая красавица-кокетка.
- Ну, какова? - переспросила мать, восторженно улыбаясь.
- Очаровательна! Прелестна! - ответил я. - Лет через восемнадцать,
гарантирую, будет такой же неотразимой потаскушкой, как ты, мой друг.
- Что?...
И мать, мгновенье тому назад блаженно-счастливая, ринулась на меня:
- Хам!.. Хам!.. Хам!..
И, упав на диван, горько зарыдала.
Стоя перед ней на коленях, я целовал ее мокрые от слез руки и молил о
прощенье.
- Ну конечно, хам. Конечно! - говорил я. - Но разве, дружок, это для
тебя новость? Разве ты не знала этого? Вспомни, как ты объявляла: "Я в
восторге: Мариенгоф зверски мне хамит. Это значит, что я ему нравлюсь и он
ухаживает за мной..." Теперь, дружок, у тебя появилась соперница - твоя
прелестная дочка. И я хамлю ей. И это значит, что я влюблен в нее по уши.
Татьяна рассмеялась сквозь слезы. В нашем кругу это называлось "ее
грибной дождичек".
- Значит, мир?
- Мир, негодяй.
Важный Татьянин дядюшка, бывший полковник-кавалергард, с усами, словно
сделанными из ваты, снисходительно улыбался из вольтеровского кресла,
единственной роскошной вещи в комнате.
Ровно через восемнадцать лет, при случайной встрече на Невском, я
спросил этого пышного мужчину:
- А как Татьянина дочка? Как Татьяночка?
- Да ведь вы же, сударь, предсказали ее будущее. И не ошиблись...
Романы, романы, романы!
Право, я нимало не удивился, - эти "романы, романы, романы" были уже
написаны в сверкающих глазищах Татьяночки, когда она еще лежала в дачной
кроватке из белых прутьев.

* * *

Взяв рюмку за талию, Эрдман сказал:
- Кто мои настоящие друзья, это я узнаю сразу после моих похорон.
- Почему так, Николаша?
- Твое здоровье!.. - И он большим глотком выпил ледяную водку. - Видишь
ли, цыганская карта предсказала, что хоронить меня будут в дождь, в слякоть.
А ведь в такую погоду пойдут провожать меня на Ваганьковское только
настоящие друзья.
Он налил вторую рюмку.
- За дружбу. Толя!.. Сколько, нашей-то?
Без малого сорок.
В тот вечер мы крепко выпили.

* * *

Двухлетняя Олечка, внучка актрисы Казико, увидела в гостях большой
портрет Толстого.
- Борода!.. - сказала она уважительно. - Больша-ая, бе-е-лая... Деда