"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу авторагодовалая красавица-кокетка.
- Ну, какова? - переспросила мать, восторженно улыбаясь. - Очаровательна! Прелестна! - ответил я. - Лет через восемнадцать, гарантирую, будет такой же неотразимой потаскушкой, как ты, мой друг. - Что?... И мать, мгновенье тому назад блаженно-счастливая, ринулась на меня: - Хам!.. Хам!.. Хам!.. И, упав на диван, горько зарыдала. Стоя перед ней на коленях, я целовал ее мокрые от слез руки и молил о прощенье. - Ну конечно, хам. Конечно! - говорил я. - Но разве, дружок, это для тебя новость? Разве ты не знала этого? Вспомни, как ты объявляла: "Я в восторге: Мариенгоф зверски мне хамит. Это значит, что я ему нравлюсь и он ухаживает за мной..." Теперь, дружок, у тебя появилась соперница - твоя прелестная дочка. И я хамлю ей. И это значит, что я влюблен в нее по уши. Татьяна рассмеялась сквозь слезы. В нашем кругу это называлось "ее грибной дождичек". - Значит, мир? - Мир, негодяй. Важный Татьянин дядюшка, бывший полковник-кавалергард, с усами, словно сделанными из ваты, снисходительно улыбался из вольтеровского кресла, единственной роскошной вещи в комнате. Ровно через восемнадцать лет, при случайной встрече на Невском, я спросил этого пышного мужчину: - А как Татьянина дочка? Как Татьяночка? Романы, романы, романы! Право, я нимало не удивился, - эти "романы, романы, романы" были уже написаны в сверкающих глазищах Татьяночки, когда она еще лежала в дачной кроватке из белых прутьев. * * * Взяв рюмку за талию, Эрдман сказал: - Кто мои настоящие друзья, это я узнаю сразу после моих похорон. - Почему так, Николаша? - Твое здоровье!.. - И он большим глотком выпил ледяную водку. - Видишь ли, цыганская карта предсказала, что хоронить меня будут в дождь, в слякоть. А ведь в такую погоду пойдут провожать меня на Ваганьковское только настоящие друзья. Он налил вторую рюмку. - За дружбу. Толя!.. Сколько, нашей-то? Без малого сорок. В тот вечер мы крепко выпили. * * * Двухлетняя Олечка, внучка актрисы Казико, увидела в гостях большой портрет Толстого. - Борода!.. - сказала она уважительно. - Больша-ая, бе-е-лая... Деда |
|
|