"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу автора Потом мы пили чай. Чашки стояли на столе в зверях, птицах и гадах
ползучих, рожденных резцом великого скульптора из могучего древнего корня. Такая же деревянная в чудищах люстра висела над нами. На таких же стульях сидели мы. Сидели на бессмертных, на прекрасных произведениях коненковского искусства. Я сказал: - Если бы, Сережа, я был Рокфеллером, купил бы у тебя все это. Он усмехнулся и почесал белую патриаршую бороду: - Рокфеллер хотел купить. Очень! (Коненков сверх двадцати лет прожил в Америке.) Да я не продал ему. России они нужней. Вернулся я от Коненкова тихим, "в раздумьях", как пишут плохие писатели, склонные к высокому стилю. Своим "домом" я называл квартиру Сарры Лебедевой, нашего старинного друга (тоже дай Бог скульптор!), у которой я обычно жил, приезжая в Москву. - Саррушка, - сказал я, снимая шубу, - а ведь Коненков самый большой русский скульптор. - Теперь? - Да нет - вообще. От сотворения русского мира. Она пожала плечами. - Не согласны? - На это трудно ответить. - А кто же тогда, если не он? Трубецкой? - Раздевайтесь, Толя, раздевайтесь. Вешайте свою трехпудовую шубу. Давайте ужинать. За ужином этот разговор не возобновился. Не знаю, как теперь, но в то время, прежде чем подойти к мрамору или дереву, он много и долго рисовал свою натуру. Я с утра приходил к нему на Плющиху в мастерскую. На столе все уже было приготовлено: карандаши, листы ватмана, штоф зеленого самогона, два граненых стакана, две луковицы, два ломтя черного хлеба, соль. Коненков кончал работу, когда пустел штоф. Одновременно. Пить с утра, да еще вонючий самогон, да под луковицу - это оказалось выше моих сил. А пощады не было. После четвертого сеанса я смылся. - Читывали мне вчерась старенький французский журнальчик, - рассказывал Коненков. - Этот журнальчик, видишь ли, распространил среди парижских художников и скульпторов анкету: "Кто и как работает?" Только один ответил: "Я - пьяным!" Этот один и был гением! Вот какое дело, Анатолий. Фамилии этого французского "гения" Сергей Тимофеевич, разумеется, не запомнил. - А все остальные, - убежденно заключил он, - бездарности! - Среди них и Ренуар был? - спросил я. - Среди этих бездарностей? - Кажется. - И Роден? - Как будто. Я кивнул головой без всяких возражений. А Коненков надулся. После возвращения из Америки с белыми космами и патриаршей бородой Сергей Тимофеевич уже не прикасался к спиртному. При первой же встрече он снисходительно поставил передо мной графинчик |
|
|