"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу автора

Никритиной в пьесе нет роли, однако она радовалась и огорчалась так, как
будто это имеет к ней самое прямое, личное отношение. Так же радуется она и
огорчается на каждом просмотре спектакля в своем театре. Если все хорошо -
Анна Борисовна сияет, хотя она в данном случае только зритель, если худо -
она погружается в черную меланхолию...
- Я позволю себе кончить свое краткое вступительное слово, - продолжал
Герман, - тем же самым опродкомовским окном, с которого я начал. На мой
взгляд, Анна Борисовна по своему характеру с тех опродкомовских времен
нисколько не изменилась. Ради роли с ниточкой, ради образа, который
интересно сыграть, заслуженная артистка РСФСР, как та киевская девочка Нюша,
и теперь вылезет из окна, но не только из первого этажа, и Анатолий
Борисович возражать не будет, но только даст руководящее указание:
- По трубе, по трубе, по водосточной трубе спускайся, Нюшка. Небось не
семнадцать тебе годков-то... к сожалению.
В этом секрет успехов Анны Борисовны Никритиной, в этом залог ее
будущих удач".

* * *

Возобновили старый-престарый фильм "Отец Сергий" по Толстому.
В кино "Аврора", что на Невском возле "Гастронома" № 1, в переполненном
зале было так тихо, словно затаил дыхание один человек, а не тысяча.
Вдруг из тишины, из темноты раздался низкий женский голос:
- Ему надо бы не палец рубить!

* * *

Моя утренняя и ежевечерняя молитва:
- Господи, не делай из меня ханжи. Не делай, пожалуйста, и после
шестидесяти, когда стану пенсионером.

* * *

Встретился с Шостаковичем в филармонической ложе. Шестьсот километров,
отделяющие Москву от Ленинграда, жестоко развели нас.
- Это сущее безобразие! - сказал Шостакович, сведя брови.
Дело в том, что опять по всей Руси меня прорабатывали за "Наследного
принца". Усердствовали в этом (устно и печатно) те дисциплинированные
товарищи, которые не читали и не видали моей новой пьесы. Изъяли все
стеклографические экземпляры сразу же, а запретили "Наследного принца"
накануне московских генеральных репетиций.
- Ничего, ничего, Анатолий Борисович, будет у вас лучше...
Фраза эта меня несколько удивила. Она была неожиданна для Шостаковича.
При Сталине он обычно говорил:
- Ничего, ничего, Анатолий Борисович, будет хуже.
Когда-то в одном эстетствующем доме я любовался превосходным портретом
кисти Серова. Но картина была повешена криво. И от этого, рядом с восторгом,
во мне все время пульсировало другое чувство - какое-то раздражение. В жизни
необыкновенный Шостакович, выражаясь образно, тоже был "подвешен криво".
Требовались очень хорошие нервы, чтобы полностью наслаждаться встречей с