"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу автора

* * *

Когда я пишу пьесу - большую или маленькую - впрочем, не только пьесу,
а и прозу, - всегда помню слова Станиславского:
"В четвертом акте "Трех сестер" опустившийся Андрей разговаривает с
Ферапонтом... описывает ему, что такое жена. Это был великолепный монолог
страницы в две. Вдруг мы получаем записочку, в которой говорится, что весь
этот монолог надо вычеркнуть и заменить его тремя словами:
- Жена есть жена!"

* * *

Взглянув на сковородку, я прищелкнул языком:
- О, навага!
- Это известно... коты и мужчины обожают навагу, - брезгливо сказала
моя аристократическая тетушка.
Она вообще находила, что у нас с котами много общего. Пожалуй, это
справедливо.

* * *

Со злостью скомкав "Литературку", я вспомнил слова Салтыкова-Щедрина
про какую-то газетенку его времени:
"Как принесут ее, так и кажется, что дурак вошел в комнату".
Я бы только добавил: дурак и подлец.

* * *

Ковыряюсь, канителюсь, потею над словом... Да, к сожалению, я не
Достоевский, я не имею права писать плохо.

* * *

В ВТО, в "Доме актера", был творческий вечер Никритиной.
Чтобы поговорить о ней перед началом концерта приехал с Карельского
перешейка Герман Юрий Павлович. Так значится он по паспорту. А по жизни -
Юрочка Герман. Ведь в художнической среде - главным образом писательской и
актерской - люди изо всех сил стараются сделать вид, что они не стареют, а
умирают по недоразумению. Вот и меня по сегодняшний день называют Толей
Мариенгофом. Называют так не только члены Союза писателей, но и уважаемые
граждане, которых я не имею чести знать ни по фамилии, ни в лицо.
Небось, к примеру, Ивана Сергеевича Тургенева читатели ХIХ века не
называли "Ванечка Тургенев", а Короленко - "Вовочка Короленко"! "Почему же
советская эпоха уж больно с нами запанибратски? - не раз спрашивал я себя. -
Может быть, потому, что Тургенев и Короленко с бородами были, а мы бритые?
Этакие старенькие мальчики".
У сорокалетнего Германа - семидесятилетние седые волосы и живот старого
чревоугодника боярской Руси. Этот его живот могучей волной переливается
через узкий ремешок, заменивший теперь благородные подтяжки.