"Анатолий Мариенгоф. Это вам, потомки! ("Бессмертная трилогия" #3)" - читать интересную книгу автора

в передней, вытер пыль на ботинках своим кашне, а потом шикарно накинул его
на шею.
Он из интеллигентской семьи - прадед, дед и отец архитекторы, мама -
педагог (преподает французский язык), сам чуть-чуть не кончил философский
факультет, в театре играет не только Ваську Пепла из "На дне", но и дона
Цезаря де Базана, который, как известно, и "перед королем Испании не снимал
своей шляпы".
И вот это "кашне"!
Воистину наша эпоха удивительная.

* * *

Старый Эйх - так называли мы в домашнем кругу профессора Бориса
Михайловича Эйхенбаума - однажды без улыбки спросил меня:
- А знаешь, Толя, что во Французской Академии сказал о тебе Виктор
Гюго?
- Нет, к стыду своему, не знаю.
- Может, тебе это интересно?
- Очень!
Тогда старый Эйх снял с полки только что вышедший XV том Гюго и с
отличной выразительностью стал читать двадцать пятую страницу:
"Ни один поэт не заставлял свои трагедии и комедии сражаться с такой
геройской отвагой. Он посылал свои пьесы, как генерал отправляет на приступ
своих солдат. Запрещенная драма немедленно заменялась другой, но и ее
постигала та же участь".
Эйх захлопнул книгу и замолчал, не без самоудовлетворения и
торжественности.
- Да, профессор, Виктор Гюго это сказал обо мне. И это святая истина.
Сегодня, то есть 9 февраля 1957 года, ВСЕ мои пьесы запрещены.
- Сколько их?
- Больших девять. Юношеские не в счет, очень плохие - тоже. Одни
запрещали накануне первой репетиции, другие накануне премьеры, третьи -
после нее, четвертые - после сотого спектакля ("Люди и свиньи"), пятые -
после двухсотого ("Золотой обруч").

* * *

У молодых советских супругов частенько жизнь идет по трагической
песенке:

Дунька дома - Ваньки нет,
Ванька дома - Дуньки нет.

Ребята на улице: - Закрой поддувало!
- Не сифонь, - отвечает семилетний пузырь.
Я учусь у них сегодняшнему языку.

* * *

Женщина забывает даже имя своего возлюбленного (если их было