"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автораПеревернувшись на спину, закурил и, сыто мурлыча о чем-то эфирном,
умозрительном, меньше всего рассчитывал на зрительскую апатию. Но Татьяне сентиментальные абстракции явно претили. В ответ она лишь презрительно фыркала - вперемежку с остаточными всхлипами. - До чего же ты черствая! - упрекнул пациентку хирург, страдая от похмелья. Наскоро одевшись, гостья на прощанье заглянула к удружившей ей своднице. Верка и Манук завтракали в неглиже, выковыривая хилые шпротины из мятой жестяной банки. - Ну? - с надеждой в голосе прянула ей навстречу дуэнья. - Мрак! - учащенно дыша, Левкина отчалила без лишних объяснений; о ее пожизненной привязанности ко мне, разумеется, и речи быть не могло. Превратно истолковавший эти слова Жажоян счел своим гуманитарным долгом меня поддержать. - Ну, фто, фраернулся, Грифа? - снисходительно осклабился он. - Ладно уф, не туфуйся: всяко бывает! Небрежным жестом я откинул байковое одеяло. Увидев обагренную простынь, утешитель опешил: - О! Да ты, оказывается, молоток... Милый, бедный Манук! Да будет тебе земля пухом! Вечно изумленный, тонконогий, как джейранчик, даже корчить из себя утонченного сноба - и то умудрявшийся с оттенком наивности. Эдакий пройдоха-нескладеха. Кто бы мог предположить, что с ним такое однажды стрясется? Вроде был достаточно осмотрителен, дорогу переходил аккуратно... Жаль, только не шибко пристально следил за развитием политических событий: в стране, где прежде по традиции бесстрашные журналисты. Версификатор он был грамотный, не более, зато поэт - редчайшей силы искренности, безоглядный, из породы Рембо! От рождения билингв, Жажоян все же предпочитал писать по-русски: сознавая, что имперский язык по определению выразительней, ибо открывает несравненно больше возможностей. К окружающей природе он был абсолютно индифферентен. Еще на картошке, когда мы, два байбака, посмеивались над пахарями на борозде из-за кустов ежевики, он провозгласил себя убежденным урбанистом. Но именно Город - одичалый Сатурн, которому он так самозабвенно поклонялся, пожрет свое доверчивое дитя. Что за чудовищная прихоть жребия: щеголеватый парижанин, к мнению которого уже начали прислушиваться маститые редакторы, насмерть сбит остервенело мчащимся по Невскому проспекту автомобилем![12] Что до меня, то я иначе как живым Манука воображать отказываюсь. Счастливый дар коммуникабельности распахивал перед ним любые двери. В развеселом бивуаке Мисюка в нем души не чаяли. Чуть не каждый вечер там разыгрывался один и тот же претенциозный спектакль. Ижевский самородок Игорь Крестьянинов, по прозвищу Блок (судя по внешности - потомок эвакуированных в Удмуртию евреев), надрывно хрипел под гитару рубцовский стих про крещенские морозы. Сержант Корчевный из Ессентуков оголтело лупил в тамтам, заливаясь истерическим хохотом белобрысого масая. Вятич Андрей Пестов, причудливая помесь Чаадаева с тибетским монахом, невозмутимо жевал мундштук, рассуждая об очевидных преимуществах верлибра. При этом вся компания безоговорочно признавала лишь одного гения - самого Мисюка, чей солидный возраст, закоренелый алкоголизм и незатейливые |
|
|