"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

сцене израильского театра "Гешер", в роли Настасьи Филипповны). На тот
момент моя новая знакомая еще не перевелась на актерский в ГИТИС и
продолжала корпеть над учебными сценариями. Возможно, по этой причине ей
тогда и была интересна литературная публика. Впоследствии мы подружились,
она участвовала в шумных посиделках у меня в общаге. А еще я ей читал свою
раннюю поэму "Надежда Нежданова" - во время нашей неспешной прогулки по
тихому кладбищу неподалеку от ВГИКа. Выслушав внимательно, она отметила у
меня глубокое поэтическое дыхание, а затем, окинув взором покосившиеся
надгробья, вдруг пронзительно спросила: не боюсь ли я смерти...
В театрально-киношной среде Верка чувствовала себя как рыба в воде. В
тот вечер в ней самой проснулись режиссерские амбиции. Вот почему за столом
я оказался локоток к локотку со стриженой под каре крашеной блондинкой,
костюмершей из Детского музыкального театра. Звали ее Таня Левкина. После
двух рюмашек мы уже нежничали с ней на мягкой софе, не обращая внимания на
собутыльников, выкомаривавших рок-н-ролл на скользком паркете.
- Только на прописку не рассчитывай! - упредила она заранее все мои
корыстные поползновения. Видимо, влюбчивого пиита ей аттестовали как
неисправимого романтика.
Левкина выглядела лет на двадцать пять. В чертах ее мелькало что-то
определенно семитское, но и эта тоже упорно настаивала на своем
скандинавском происхождении (любопытно, существует ли в психиатрии
специфический термин для обозначения подобного рода мимикрии?) В самый
разгар пирушки она ненавязчиво сообщила мне о своей затянувшейся
девственности.
- Все никак не подвернется достойный кандидат, - лаконично объяснила
она отсрочку в столь деликатном деле.
Азарт гарпунера обуял меня. Поймав таксомотор, я умыкнул ее на целую
ночь. Кто-то когда-то внушал мне, будто лишение невинности сопряжено с
пожизненным влечением дефлорируемой к своему первопроходцу. Судя по Ире
Вайнштейн, это отнюдь не басни: архитекторша была готова следовать за мной
хоть на край света (правда, в купейном вагоне, а не в калмыцкой кибитке).
Что же касается Бабушкиной - как было уже отмечено, я не верил ни единому ее
фальшивому взвизгу!
Так или иначе, а де-факто это происходило со мной в третий раз, (хотя
де-юре - лишь во второй).
Таня умоляя шептала:
- Сделай это нежно!..
- Как под общим наркозом! - клятвенно заверил я.
Но не успело обещание слететь с уст, как халиф на час вцепился в
железную спинку кровати и принялся рьяно отжиматься со звериной гримасой.
- Гришенька, остановись, пожалуйста, у нас ничего не получится!!! -
металась фрекен Левкина по пыточному ложу (ох уж эти мне шведские семьи: все
в них не по-людски!)
Впрочем, я обозлился не столько на ее псевдоарийское хамелеонство,
сколько на реплику насчет прописки. Не люблю, когда наступают на любимый
мозоль. Сыграло свою роль и то обстоятельство, что Верка подсунула мне перед
сном подслащенное мумие в чайной ложечке. Мой первый, нимфский еще,
эксперимент в этом роде, помнится, растянулся дня на три, на четыре; здесь
же, разнообразия ради, я взял своим девизом пословицу "veni, vidi, vici!"
Покончив с грязной физиологией, я решил вспомнить о душе.