"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

дум?..
В тот момент, как мне кажется, я подсознательно подражал Долохову -
забулдыге гусару из толстовской эпопеи. Не исключен и рецидив
полупрофессионального циркачества: при щекочущем нервы отсутствии
страховочной лонжи. Так или иначе, а провисел я недолго: не стремясь
составить конкуренцию новогодним гирляндам. Глотнув адреналину, лихо
кувыркнулся обратно, в домашнее тепло. Бабушкину заботливо обмахивали со
всех сторон: платя сценой за сцену, она хлопнулась в обморок.
...Возвращаясь в затхлое логово, я одиноко свертывался калачиком.
Соседа моего, Хворостова, обычно где-то носило. Тамбовский бормотун бросал
якорь в одной из наших злачных гаваней. Постучавшись к кому-нибудь, он
сосредоточенно скреб свою раннюю плешь, затем тюфяком плюхался на скрипучие
пружины - чтобы так же резко с них вскочить уже глубоко заполночь. Мне он
все уши прожужжал про свою землячку Марину Кудимову - раешную кликушу из
евтушенковской опричнины. Андрюха поверял ей когда-то свои первые
непроваренные опусы.
- До чего ж они с Зоркой похожи: обе страхолюдины! - восхищенно
причмокивал языком взъерошенный недотыкомка.
Мария Зоркая читала нам курс по средневековью. "Беовульф", "Кудруна",
Вольфрам фон Эшенбах - она сыпала именами как из рукава. От нее я впервые
услыхал об Иоганне Рейхлине, немецком юдофиле, изучавшем каббалу и
составившем грамматику иврита еще в эпоху Колумба.
Преподавательская ее манера зиждилась на двух китах: повергая аудиторию
в трепет своей гейдельбергской ученостью, она в то же время отказывала нам в
праве блеснуть ответной эрудицией; например, когда Света Орлова, родом из
какой-то глуши (через пару лет она выйдет замуж за мексиканца и укатит к
пирамидам майя), попыталась ей процитировать немецкую балладу на языке
оригинала, германистка брезгливо поморщилась:
- Не может быть, чтобы Вы помнили это наизусть!
Другое дело Володя Мисюк: тольяттинский поклонник Рубцова в открытую
саботировал лекции "Маши" - как называл он Зоркую за глаза, будучи ее
ровесником. Каламбуря напропалую (дальше "клитора" и "менстры", извлеченных
из имени Клитемнестры, обычно дело у него не шло), он не столько заигрывал с
ней, сколько старался задеть. Но и для этого остряка-самоучки у гордой
феминистки нашлась пара ласковых:
- Мисюк, - изрекла она однажды, - напрасно вы пыжитесь, голубчик. Да
будет вам известно, я уже и без того вошла в историю литературы: сам Арсений
Тарковский посвятил мне стихотворение!
Ко мне она поначалу относилась покровительственно. Еще во время
вступительных экзаменов, когда я в полном неведении ежился на лавке под
липой, возложила мне руку на плечо:
- Прошу любить и жаловать: Гриша Марговский, талантливый поэт и мой
новый протеже!
Двойник Хемингуэя, к которому она при этом обращалась, седобородый фавн
у нее на побегушках, стыдливо пряча за спиной пивную емкость, уважительно
икнул в ответ (после я встречал его в ЦДЛ: лишившись работы, он окончательно
спился и примкнул к лейб-гвардейским горлохватам). Вызывающая ее
откровенность, помню, меня слегка покоробила: в провинции любые проявления
национальной солидарности на тот момент еще весьма тщательно
маскировались...