"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

царапал однотипные схемы из кружков и палочек:
- Сравните, пожалуйста, - увещал он меня, - вот так размножаются
кролики, а так - мысли у евреев. Ну разве не одно и то же?!
Из моих соплеменников здесь заметно выделялся Борис Рабовский (прежде,
в отпуска, они вместе шабашили с Трестманом, строя свинофермы; я без труда
узнал его: он как-то навещал простуженного эпика, в тот день еще Гриша
полушутя посетовал на фамилию участковой врачихи - Веревка...) Сам Борис
периодически попадал в лечебницу по настоянию любящей супруги.
- Детство мое прошло в очаровательном городке под названием Бобруйск,
среди кружевных яблоневых куп, цветших на фоне шинного завода... - так
начинал он свое повествование, беря под локоток шелковласого юношу и
прогуливаясь с ним по коридору. Вскоре младший перипатетик дерзко бежал
из-под конвоя - будучи настигнут своими преследователями аккурат на
бобруйском майдане: таково уж воздействие суггестивного искусства!
Борис, ударившийся в христианство, оказался прирожденным миссионером.
Врач Семен Михайлыч зазывал его к себе в кабинет и с пеной у рта обличал
вредоносный "опиум для народа". Пациент молчал в ответ, великомученически
скрестив руки на груди.
- Лиличка, таблетку элениума! - стонал Трестер, не выдерживая первым. -
А вы, дорогой мой, ступайте в палату...
Я лихорадочно соображал, как избежать статьи в военном билете: она бы
могла некстати запятнать мою боевую биографию. Ведь не стали же ее шить
отчисленному за неуспеваемость допризывнику в бехтеревском диспансере: не
смея перечить гнусной нацистской ведьме! Дисбатовскому конвою я предпочел
уже знакомые повадки санитаров, гаденьким зенкам доцента Алявдина -
харизматичные спичи умалишенных. Решетка, впрочем, везде одна и та же - и
только голуби воркуют в ожидании свежего замысла...
В очередном заточении я приступил к поэме "Игорь Свешников" -
скрупулезно подновляя старый добрый пушкинский четырехстопник дактилическими
завитками. Двойник, рассмотренный мной сквозь запотевшее стекло "Черного
аиста" - кафешки на Большой Бронной, виртуальным присутствием помогал
выкарабкиваться из острога. Оба мы в равной степени жаждали глобальных
перемен: духовная мощь нарождавшейся "мировой деревни" предвещала агонию
дряблой имперской плоти. Стены всякого узилища рано или поздно рухнут, падут
ниц - будь то мрачный равелин или бренная оболочка, препятствующая нашей
реинкарнации!

12

Лед тронулся с восшествием на престол Юрия Андропова. Как-то сама собой
канула в тартарары процентная норма (тогда еще мало кто знал, что мать
нового генсека из татов, горских евреев). Работу приемной комиссии в
Литинституте тоже возглавила "метиска" Мария Зоркая, с кафедры зарубежки.
В тот шлюзовый год на дневное отделение нас просочилось аж семеро: к
бодрячку Льву Ошанину - ныне покойная Катя Яровая, чьи песни так популярны в
русской Америке, в маканинский семинар прозы - остряк и записной циник Петя
Юрковецкий, мы с Эвелиной - к пузану Винокуров, да в группу переводчиков с
коми-зырянского - инфантильно сюсюкающая внучка Жирмунского Сашенька плюс
две Маши, розовощекая Черток и холеная Бабушкина (позже к ним присоедилась
еще и третья - лупоглазая Жданова, племянница самой Зоркой).