"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу авторацарапал однотипные схемы из кружков и палочек:
- Сравните, пожалуйста, - увещал он меня, - вот так размножаются кролики, а так - мысли у евреев. Ну разве не одно и то же?! Из моих соплеменников здесь заметно выделялся Борис Рабовский (прежде, в отпуска, они вместе шабашили с Трестманом, строя свинофермы; я без труда узнал его: он как-то навещал простуженного эпика, в тот день еще Гриша полушутя посетовал на фамилию участковой врачихи - Веревка...) Сам Борис периодически попадал в лечебницу по настоянию любящей супруги. - Детство мое прошло в очаровательном городке под названием Бобруйск, среди кружевных яблоневых куп, цветших на фоне шинного завода... - так начинал он свое повествование, беря под локоток шелковласого юношу и прогуливаясь с ним по коридору. Вскоре младший перипатетик дерзко бежал из-под конвоя - будучи настигнут своими преследователями аккурат на бобруйском майдане: таково уж воздействие суггестивного искусства! Борис, ударившийся в христианство, оказался прирожденным миссионером. Врач Семен Михайлыч зазывал его к себе в кабинет и с пеной у рта обличал вредоносный "опиум для народа". Пациент молчал в ответ, великомученически скрестив руки на груди. - Лиличка, таблетку элениума! - стонал Трестер, не выдерживая первым. - А вы, дорогой мой, ступайте в палату... Я лихорадочно соображал, как избежать статьи в военном билете: она бы могла некстати запятнать мою боевую биографию. Ведь не стали же ее шить отчисленному за неуспеваемость допризывнику в бехтеревском диспансере: не смея перечить гнусной нацистской ведьме! Дисбатовскому конвою я предпочел уже знакомые повадки санитаров, гаденьким зенкам доцента Алявдина - только голуби воркуют в ожидании свежего замысла... В очередном заточении я приступил к поэме "Игорь Свешников" - скрупулезно подновляя старый добрый пушкинский четырехстопник дактилическими завитками. Двойник, рассмотренный мной сквозь запотевшее стекло "Черного аиста" - кафешки на Большой Бронной, виртуальным присутствием помогал выкарабкиваться из острога. Оба мы в равной степени жаждали глобальных перемен: духовная мощь нарождавшейся "мировой деревни" предвещала агонию дряблой имперской плоти. Стены всякого узилища рано или поздно рухнут, падут ниц - будь то мрачный равелин или бренная оболочка, препятствующая нашей реинкарнации! 12 Лед тронулся с восшествием на престол Юрия Андропова. Как-то сама собой канула в тартарары процентная норма (тогда еще мало кто знал, что мать нового генсека из татов, горских евреев). Работу приемной комиссии в Литинституте тоже возглавила "метиска" Мария Зоркая, с кафедры зарубежки. В тот шлюзовый год на дневное отделение нас просочилось аж семеро: к бодрячку Льву Ошанину - ныне покойная Катя Яровая, чьи песни так популярны в русской Америке, в маканинский семинар прозы - остряк и записной циник Петя Юрковецкий, мы с Эвелиной - к пузану Винокуров, да в группу переводчиков с коми-зырянского - инфантильно сюсюкающая внучка Жирмунского Сашенька плюс две Маши, розовощекая Черток и холеная Бабушкина (позже к ним присоедилась еще и третья - лупоглазая Жданова, племянница самой Зоркой). |
|
|