"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

"Спекторского", чью мученическую тень Андрей Андреич то и дело запанибрата
похлопывал по плечу.
Так вот, на сей раз я поклялся не сбиваться с пятистопного ямба: а то
ведь любой дурак может снизать разномастные фрагменты, покрыв их полудой
вычурного стиля! Вечерами, измочаленный тягомотиной бравурных представлений,
я с философической флегмой брел по мосту через Свислочь - усталая походка
обычно задает дыханию марафонский ритм. Скрипичным ключом поэмы, как всегда,
зазвучала метафора. Переминаясь в закулисье и мысленно примериваясь к
амфитеатру, я уподобил зрительский хохот переливчатой треске, вылавливаемой
тралом и тут же, не отходя от кассы, поджариваемой на шипящей красной
сковородке. Сальто моего воображения одобрил знакомый клоун. Накануне мы
успели подружиться и даже сфотографировались на память. Кепи с озорным
помпоном, дружески мне подмигнув, ежиком кувыркнулось по лиловому паласу.
Позже я узнал, что у него рак в последней стадии: мужество, достойное героев
Куприна!
Но отнюдь не все вокруг были в восторге от моих опусов. Старшой
униформы Вася Уманец, ледащая гетера в синтетическом трико, нерасторопного
новичка то шпынял, то пичкал сентенциями: из цирка, так и знай, теперь одна
дорога - в тюрягу! Арену подметать он заставлял нас елочкой: чтобы меньше
стружек оставалось.
- Ты думаешь, я кто - дурак бульбашский?! - петушился он. - Меня на
мякине не проведешь: я со-овсем друго-ой национальности!
"Тупой хохляра!" - брезгливо заключал о нашем боссе Коля, валдайский
раздолбай с воловьей выей и перебитым носом. Купеческий правнук, он семо и
овамо зудел о происках сатанинского племени в революционную эпоху: эко ловко
лапсердаки нас, фофанов, облапошили! Кончилось это для него плохо -
увольнением по статье. Кубинской циркачке, смазливой креолке, уминавшей в
буфете бутерброд с семгой, он как-то раз галантно преподнес пузырящийся
бокал с шампанским. Чирикнув легкое "gratia", сеньорита поспешила увильнуть
от навязанной дегустации. Коля озверел и плеснул амброзию басурманке прямо в
фэйс...
Мишка Ангерт, ко мне расположенный, в сердцах сокрушался:
- Мда. Не для тебя контингент. Потонешь в дерьме. Эх, потонешь!
- А ежели поступлю в Литинститут, что тогда?
- Ну тады - лафа! - соглашался добродушный усач.
В настольный теннис он мог дуться часами - с русым жонглером из заезжей
труппы Кио.
- Тебе, поцу, все хоть бы хны! - бросал ему раздраженный партнер,
начиная проигрывать.
Ангерт в ответ только ухмылялся. Зато старшому отплатил сторицей - за
все придирки и унижения. Назначенный комсоргом, Мишка вздрючил Уманца перед
ячейкой - за неуплату членских взносов (тот же безотказный еврейский рецепт,
по которому и мой отец поквитался с юдофобом Троицким).
Рассказывали, что прежний инспектор манежа, покойный Зяма, приняв
Уманца на работу подростком, жучил его и в хвост, и в гриву. Вася
отвязывался теперь на несчастной билетерше - изводя заикающуюся вдову
матерщиной на идиш: "киш мир ен тухес!" Про Зяму же снисходительно
говаривал:
- Оставьте старика в покое, пусть спит спокойно! - после чего его
зубоскалы-телохранители разом притихали.