"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

взглядом, ехидного смешка не сдержал: дитя Сиона, а несет околесицу похлеще
любого жлоба! Увы, Чезаре Ломброзо с начала века не переиздавали: иначе бы
доктор помнил, сколь высок процент помешанных среди его соплеменников.
Литовец Якунас, чей глаз перманентно дергался от нервного тика, и вовсе
лежал тут с мамашиной подачи. По профессии психиатр, она ежегодно
протежировала сына в "Новинки" для профилактики, поставляя коллегам
благодатный с ее точки зрения материал. Он трудился конюхом на нимфском
ипподроме - будучи спроважен за аморалку из Гнессинского музучилища.
Я верил, что вырвусь из этого ада в нормальную жизнь, что примет меня
обратно барочный особняк на Тверском. Поэзия непременно вступится за
паломника, принесшего ей на алтарь кусок искромсанной души!
Якунас подкрадывался, садился у меня в изножии - бритый наголо, с
крупным носом и масляными глазками:
- Мне снилось, что мы с тобой махнулись, - заводил он аллегорию в
мефистофелевском духе, - и я еду учиться в Москву златоглавую, а ты
остаешься в Ратомке скрести лошадиное мыло...
С фауной у меня сызмальства не сложилось. В детском садике, помню, мы
ненароком кокнули аквариум - я и Павловский. Перламутровые губаны
конвульсировали прямо на паркете, каменея и превращаясь в естественные
драгоценности. Анна Александровна уткнула обоих живодеров носами в угол. Эта
экзекуция далась ей нелегко: Сашку и меня она числила "красавчиками",
тетешкала отдельно от всех прочих, относя к разряду привилегированных.
Как-то, в тихий час, повела нас к себе домой, на Пулихова: пирогами с
капустой угостить, на печи дать понежиться[8]. А тут вдруг - насупилась,
бойкот объявила. Я тогда и не догадывался, что это знак времени: близилась к
развязке Эпоха Рыб!..
В цирке по отношению к братьям нашим меньшим - все то же сплошное
головотяпство. На одном из представлений я ассистировал спесивому хачику,
много лет дрессировавшему морского льва. Оба прилизанные, как пара
близнецов. Униформисты застращали меня язвами по всему телу - я шугался
белых клыков, не поддаваясь обаянию их юркого владельца.
Впрочем, хочешь - не хочешь, а работу выполнять надо. К бортику я
должен был приставить металлическую стойку: почесав бок плавником,
ластоногий нырял в пламенеющее кольцо. Но, с опаской от него улепетывая, я
плюхнул реквизит на манеж не вдоль, а поперек. Зверюга прикинул - и прыгать
раздумал.
В зале сидел импозантный импресарио из Белграда: номер вычеркнули из
гастролей по Адриатике. Армянин орал на меня благим матом. Да и я,
признаться, в долгу не остался.
- Куда-куда ты послал заслуженного артиста?! - переспросил меня
побледневший начальник отдела кадров...
Впрочем, прежде чем меня уволили, я успел завершить "Поэму третьего
крыла". В отличие от недавней крестоносной сюиты, лоскутной по сюжету и
метрической архитектонике, новая вещь выглядела цельной: я решил, что хватит
эпигонствовать, эпическая манера Вознесенского перестала меня удовлетворять.
Корифею журнала "Юность" я одно время подражал - за неимением под рукой
томика Пастернака. Но вскоре стало ясно, что тот, кого я избрал образцом, от
природы лишен нарративного грифеля. Потуги его напоминали высиживание
ожерелий из фальшивого янтаря, варившихся затем с успехом в рок-оперном
компоте. Чего нельзя сказать о его учителе - авторе колоссального