"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

Вифинии, и эпиграммист, и толкователь божественных имен, - на поверку
оказались лишь недобросовестными копиями...
Нечто похожее я наблюдал и в Хадееве - хоть его причастность к
мужеложству и сомнительна (по крайней мере, слухи о том никогда не
муссировались в открытую). Но Кимова тяга к слюнявым лобызаниям при встрече,
застольные беседы в парной за пивом, в белых тогах, - это ли не закладка
фундамента эрзац-семьи, призванной унаследовать его коронные идеи?
Давним философским коньком его была двоичность - термин, отчасти
восходящий к доктрине Мартина Бубера, отчасти же навеянный половинчатостью
происхождения. В перерывах между очередной халтурой и мастер-классом он
напруженно катил в гору сизифов валун одноименного трактата. Все его
вихрастые недоучки - от долговязого Глеба и пермяка Ромки до фаворита
Артурчика - в один голос подстегивали старика: ты гляди, не похерь своего
magnum opus"а!.. Завершил ли он его в итоге? Б-г весть. Знаю только, что
скончался от рака осенью 2002 года - добившись чуть ли не официального
признания в связи с новыми поветриями, выступая по местному TV и скромно
величая себя человеком-глыбой...
Геморрой доставлял ему массу страданий. Сутулясь в предвкушении
предстоящего разгрома, я слушал, как он покряхтывает за дверью нужника. В
унитазе отсутствовала крышка. Руки сполоснуть можно было лишь на кухне. Не
год и не два бедствовал бобыль в каморке, принадлежавшей некогда его сестре.
"А ведь всю свою жизнь был окружен женщинами!" - укоризненно качала головой
мама Юли Лебедевой, знавшая его когда-то в молодости.
Махровый ассимилянт помышлял о создании ордена полукровок - нечто вроде
штайнеровского Гетеанума, но только на генетической основе. "Еще один
полтинник!" - потирал он руки, заараканив к себе Фила Аксенцева, носатого
текстовика белорусских рок-групп. Тому прискучила учеба в Радиотехе, он
публично набуянил, нацепив футболку с надписью "Hell". Но вызов в местное ГБ
разом остудил его пыл: там он распустил нюни, был прощен, и впредь обходил
наши печки-лавочки за версту.
Я водил к Хадееву Ханку Зелькину, еще до ее брака со Строцевым.
Захмелев от шампанского, Ким горланил, горланил и вдруг зарапортовался.
Переглянувшись, мы тихо прыснули. Тогда он резко посуровел: "Вы, - прошептал
истошно, - понятия не имете, как это больно!"
Ира Вайнштейн - тоже из "полтинников", - очутившись у него, сразу же
заныла: "Мне здесь не нра-авится. Пошли отсю-уда!" Что ж, немудрено: отец ее
был человеком преуспевающим. Помню, 9 мая 1982 года, отдав дань памяти пяти
тысячам жертв гетто, мы завернули к ней на чашечку кофе.
- Что это вас вдруг туда понесло?! - искренне поразился
Вайнштейн-старший.
В Нимфске негласно считалось: если посещаешь Яму - значит ты поставил
крест на своей карьере...
Впрочем, я далек от мысли, будто изменял Ире из-за недостатка в ней
стоической твердости. Родней ее попрекал - из песни слов не выкинешь.
Как-то, во время каникулярного вильнюсского вояжа, даже до слез довел. Но
при этом и доводил исправно до всплесков восторга: например, тогда, в
ванне - когда ее кузина, пампушечка Женя, прошмыгнув мимо распахнутой двери,
покраснела до корней волос...
Рано осиротев, эта ее родственница не утратила однако же природной
жизнерадостности. Принимала гостей по гамбургскому счету. Свозила нас в