"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

недурственные грампластинки.
Двумя месяцами ранее, ушло ныряя в прореху, я пировал тут с жовиальным
Фаннином, поклонником этнолога Иоганна Гердера, и с его усачом историком из
соседней палаты. (Школьных учителей у нас валялось навалом, кое-кто из них
неясытью ухал во сне. Этот - дока по джайнизму - вроде бы держал нос
морковкой, вышучивал апостатский пафос журналюги Цезаря Солодаря, повсюду
тогда печатавшегося: мол, гляди, каков ваш пострел!..)
В фаннинских ряженых мне сдуру почудился некий пассионарный взрыв.
Расхристанная Сарра, его бессменная "кадр?", не расставалась с
талисманом - латунным лезвием гуливеровых размеров.
Их однокашник Нафин, прыщеватый внешторговский баловень, несказанно
гордившийся тем, что еще в девятилетнем возрасте впервые забашлял
нью-йоркской проститутке, затаривался эфедрином на всю компашку. Кличка его
была перевертнем имени "Фаннин", образованного, в свою очередь, стебом на
аглицкий лад.
Под верховенством Жени Шамина, ветерана хиппового движения, мечтавшего
слинять на Запад с собственноручно им созданной галереей асов саксофона,
"пипл" хавал "колеса" в скверике диспансера, нанюхивался растворителя, кропя
им шерстяные шарфы.
Длинновласый Алекс, горбатившийся где-то гардеробщиком, занудливо
вытягивал из меня информацию об аттических трагиках, время от времени
поскуливая: "Ну разве ж я виноват, что у меня мама еврейка?" - "Круто,
отец!" - одобрительно кивал Фаннин, выросший в семье главы института
марксизма-ленинизма. "Прикольный звучок!" - балдел он под магнитофонную
кассету, пока Сарра рылась в шаминской машинописи, повествовавшей о хипповых
шабашах 70-х. Сам историограф движения признавался, что завернулся под одну
из рок-тем, когда крошка Джаннис родила от него мертвое дитя... Шизику
кололи инсулин, прикручивали намертво к кровати: так как он истошно вопил с
голодухи. В доморощенном его романе, помню, один раз мелькнула фраза с живым
ритмом: "Мы шагали по тротуару, игнорируя прохожих, презирали которые нас,
обходили которые нас, не желали связываться которые с нами - четырьмя..."
Впрочем, довольно скоро они меня запарили. И что только в их грачином
грае нашел для себя этот увлекающийся пустозвон Дима Строцев?.. Сплошное
мягкотелое сумасбродство золотой молодежи. Книги волосатиками листались
безалаберно. Чирики заныкивались с чистой совестью. В Троицком предместье -
сердцевине их карнавала - как правило рассусоливалась дежурная дребедень...
У Фаннина с Саррой не клеилось. Публичные их разборки сделались притчей
во языцех. В мае она пришлепала ко мне на "флэт" аж из Смоленска - босая,
насилу улизнувшая от раскатавших на нее губу похотливых ментов. Крыла на чем
свет своего миленка, так и не удосужившись омыть ступни, распространяя по
комнате невыносимую вонь. "Мне с тобой клево: оба несчастные..." -
набивалась она таким образом в друзья ситные.
Звали ее Света Белик - божилась, что родом из поволжских немцев. Бабка
ее отмотала срок в ГУЛАГе и всю жизнь мандражировала, что ее повяжут снова.
Полоумная мать трезвонила всем без разбору: "Я - член Союза художников!
Отвечайте немедленно, где моя дочь?!"
Кончила Сарра плохо: погорев на мазе со сделанного кому-то кустарного
аборта... Игорь Забродский, он же Фаннин, осветитель труппы современного
балета, гастролировал как-то в Москве. В гостях у моей сокурсницы Эвелины он
назвался хахалем Аллы Пугачевой, а затем понес ахинею о вредоносности