"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

диване. "Радик патологичен! - при одном упоминании его имени плевалась Таня
Широкова, роскошная Юлина подруга в матроске, корпевшая над кандидатской по
психологии. - Ни одна нормальная женщина с ним ни за что не ляжет!" Доверяя
мнению авторитета, я не стал чрезмерно на него давить, просто объяснил, что
у нас с Ирой это всерьез и надолго, и, одолжив первый том "Опытов", оставил
его одного нервно вибрировать...
Теперь я вынужден был прибегнуть к услугам Лапушина. Но не младшего, а
папаши - столпа нимфского правосудия. И не ради себя - а во спасение
бесстрашного Павлика, игравшего с огнем по своей наивной прямоте.
Жили они рядом с "Колоссом Родосским", по-роденовски высиживавшим своих
лапотных героев. В тылу у бронзового Якуба Коласа бегло струилась
подцензурная строка уже упомянутой светогазеты: один площадной эпик как бы
вышныривал из-за спины другого.
Встретились мы у подножия монумента. Крепдешиновое кепи придавало
Радику солидности, но маслянистые вакуоли явно плутовали: сродни
амбивалентному Трестману. Выслушав историю, он пообещал слово в слово
пересказать папаше. Условились, что я ему звякну. "Какое там! - через
несколько дней приглушенно подвел он черту на том конце провода. - Дела
этого рода - полная безнадега!" Больше мы не виделись.
Литинститутец Володя Сотников, знавший Лапушина еще по университетской
скамье, рассказывал, что тот после подался в чеховеды: беликовская
агорафобия потянулась к своему изобразителю... Что сталось с Павликом -
остается лишь догадываться. С ним мы перекинулись словечком только раз.
Помню, с каким пиететом он отзывался о Киме, о том же Трестмане... "Вы,
Григорий, вероятно, иудей?" - справился он с достоинством и заведомым
уважением. Рыцарски бесстрашный взор его - одно из чистейших впечатлений той
поры.
Что до Радика - тот от визита к Киму отнекался с самого начала: "С
этакой глыбой уместней было бы на этапе побалакать!" - мечтательно зевнул
он, как всегда студенисто трясясь на диване.
Стояла зима... С ремаркой этой, конечно же, ассоциируется экспозиция
пастернаковской "Рождественской звезды":
Стояла зима.
Дул ветер из степи.
И холодно было младенцу в вертепе
На склоне холма.
Первое наше рандеву состоялось в приюте для неврастеников, где я и сам
недавно отфыркивался под душем Шарко - охаживаемый старушенцией, как
замызганный шевролет на пришоссейной мойке. Теперь - вот знаковое
превращение! - тсцелившийся пациент заливал для ребятни зимний каток,
подбадривая поэтессу в ее поединке с депрессией.
Многие из Кимовых послушников прошли это чистилище: кто как не он мог
служить им образцовым консультантом! Так, Опаня умудрился избежать армии,
благодаря своим актерским задаткам и вполне приемлемому для старой
гестаповки составу крови. Рита же, в отличие от нас, и вовсе не юлила: с
мужней повесткой над ней и впрямь сгущались бытовые тучи.
Я верил, что способствую преодолению душевного кризиса. Отлучки из
стационара, персоналом, как водится, замечаемые сквозь пальцы, исподволь
осветляли ее почерневшие подглазья. Мы заказывали молочный коктейль в
кафетерии универмага "Беларусь". Иногда на этих прилавках нам попадались