"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

корыстных целях введенная шаромыгами, низводила официозное мыслете на
уровень макулатуры - возрождая тем самым онтологически чистую шкалу
ценностей!..
Водворенный в казарму, я сознавал, что дни мои на грушевской окраине
сочтены. Вдобавок, из Львова прислали голенастого строчкогона -
новоиспеченного лейтенантика, сиявшего невинной улыбкой.
Мельтешащий лысой курицей Шавель, руки за спину, читал нотации:
- Не в добрый час вы, Марговский, распоясались! Вот и начгуб Евсюков ни
в какую не хотел Вас отпускать...
- Да он дурак! - резко обрывал я прапора, отсылая пас гогочущему строю.
Вымучивание бригадного гимна - соломинка, ненадолго отсрочившая мой
отъезд. Зачин выглядел так: "Под Фастовым орды злодеев / Зайти попытались
нам в тыл, / Но встал лейтенант Галафеев - / И в позе геройской застыл!"
Возможно, я путаю, и воина, предстательствующего за всех путейцев на
обелиске Победы, звали как-то иначе: Вахромеев, Ерофеев... Суть в ином: он
был плачевно одинок - и на запрос "красного следопыта" Сервачинский
отреагировал без запинки. В бравурный текст я планировал вплести целое
ожерелье подвигов - но снизка ограничилась единственной бусиной. Выражение
"в позе геройской застыл", имевшее несколько эротический оттенок, замполит
пропустил мимо ушей.
Музыку предполагалось заказать Игорю Лученку - знаменитости, на
халтурах слупившей капиталец. Но я стал давить на мецената: в башке, мол,
так и ухают литавры, дело лишь за оркестровкой марша - да есть проблемы с
нотной грамотой... Поворотив против течения, Сервачинский отпустил меня на
двое суток.
Отъевшись у мамы на кухне, я позвонил знакомому барду по фамилии
Шехтман. Плотный бородач, долбивший неучам законы Ньютона, бессменно
возглавлял КСП "Радуга" - куда я зачастил еще в пору заливки катка.
Еженедельные посиделки таили фигу в кармане по отношению к режиму, и бывшие
однокашники с гебистскими значками окрестили Лешину синекуру "жупел
Шехтмана".
Но ничего завзято крамольного там не читалось - лишь изредка
подхватывались озорные буриме залетного московского миннезанга. Большей
частью туда забредали загнанные рутинной скучищей евреи, кропавшие как
пр?клятые нетленку в стол. Впрочем, в день похорон Брежнева мы нарушили
нейтралитет: задернули шторку и приглушенно взяли травестийный мажор,
знаменовавший триумф Великой кээспэшной ложи; наш маэстро, барабаня по деке,
комически раздувал щеки - будто дудел в хобот тубы... К нему я и прилип, как
банный лист, с неожиданной просьбой.
Я мог бы обратиться к Горелику, но, во-первых, тот подался в столичную
аспирантуру и бывал дома лишь наездами; во-вторых, за все восемь месяцев у
него не возникло потребности меня навестить (спустя три года - живя у Насти
и через стенку соседствуя с Геннадием Хазановым - я прозрачно отклоню
попытку Ильи возобновить приятельство).
Итак, сойдя на улице Красной, я направился было к дому Шехтмана. Но
неподалеку, на Захарова, жил некто Ким Хадеев - диссидент и скандалист,
игравший роль штатного городского сумасшедшего. Сорок диссертаций на
всевозможные темы были им написаны за годы люмпенского существования.
Этнографы и искусствоведы, политологи и ботаники - каждый третий доктор
шелудивых наук ходил у него в подпасках, оплачивая неафишируемые услуги с