"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу авторапредательской внешности.
- Рядовой Куравлев! - вспомнил я почему-то комического киноактера. - Вот ты соврал, - разоблачил моего спутника тонкий психолог, - а он правду сказал! И приказал: - Ну-ка, щас же мне военные билеты! Мы оба сунули руку за пазуху, переглянулись - и давай наутек. Выручило такси, выруливавшее со двора. Патрульный "газик" за нами не угнался. В одном из букинистических магазинов Чернигова мне попалась куртуазная "Фламенка", некогда обожаемая самим Блоком. Энц Арчимбаут, эн Арчимбаут, наконец - с апострофом - н"Арчимбаут: на все лады поддразнивал безымянный автор осатанелого ревнивца-мужа. Наряду с томиком Мандельштама, книжка эта укомплектовала мою походную библиотечку. Пряча провансальскую поэму под наволочкой, я не подозревал, что с ее переводчиком Анатолием Найманом пересекусь дважды - в Иерусалиме, на постсоветском слете славистов, а затем, спустя два месяца, - в Москве: по чистейшему совпадению поравнявшись с ним на мостике в подземке... Секретарь Ахматовой и приятель нобелевского лауреата спросит меня напрямик в редакции "Октября": - Вы что же, хотели бы вновь здесь поселиться? - Ни за что! - вздрогну я, пять лет к тому времени прозябавший на Ближнем Востоке. На вопрос, поставленный подобным гипнотическим образом, зачастую отвечаешь автоматически. Браваду апатрида он примет за чистую монету: не догадываясь, что мне попросту негде приткнуться в первопрестольной... черту на кулички, обязавши исполнять принудительные работы. Со мной было иначе: все шито-крыто, без своевременной шумихи на Западе. Никакой тебе добровольной стенографистки, никакого столпотворения журналистов и поклонников. Но и никакого двухнедельного отпуска, никаких публикаций за кордоном. Одни лишь побои, оскорбления, ненависть: и все это втихаря, без публичных заявлений о правах человека. В сумме отрицательных ощущений мне выпало не меньше, чем Андре Шенье, гильотинированному по головотяпству, вместо родного брата. И то ведь - одноразовость якобинской расправы едва ли не предпочтительней эскалатора беспрестанных пыток - стирающего в прах все твои встречные шаги... Как стихотворцу, нюхнувшему нашатыря солдатчины, мне, безусловно, ближе Аполлинер и Полежаев. Хотя, нет, скорее Баратынский: ведь и он, и я законченные клептоманы... Стигматы свои выставляю напоказ: нате, любуйтесь, слетайтесь на поклев! Ежели сегодня путь признания поэта пролегает через анатомический театр - знайте, что к лаврам я близок как никогда!.. Бубенцовое "энц Арчимбаут" бряцало в ушах задорней хрестоматийного "ламцадрицаца". Интонацию трувера - виртуозно ерническую - подмывало сымитировать. Я ведь всегда был подвластен фонеме - этому аристократическому аспекту речи. А также тяготел к эпической размашистости - что вызывало скепсис маньериста Степанцова: "Старик, пойми: роман в стихах себя изжил!" Примерно в июле он заезжал ко мне в часть, амикошонски поил из горла "Пшеничной". Сохранился слайд: мы в обнимку в подворотне... Конечно, апломб его смешон, а вывод скоропалителен, но тогда - в |
|
|