"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

экзамену и, впаяв чахоточный трояк, пожелал бы увесистого кирпича мне на
голову. Но он для визионера был чересчур зашорен. И потому иезуитски меня
истязал, выуживая из задания все новые серии ошибок, откровенно
противоречившие предыдущим исправлениям...
- Послушайте, - увещевал я его в одну из аудиенций, - я ведь и так
достаточно наказан!
- Достаточно, полагаете вы? - хихикал он жабьими глазами. - Лично мне
так не кажется...
Один раз я даже апеллировал к святой русской литературе:
- Да проявите ж вы наконец милосердие!
- Какое еще милосердие?! О чем вы говорите! - поморщился сорокалетний
доцент эпохи вяленого социализма.
Отец пытался подключать связи. Знакомый его знакомых, сам
преподаватель, выслушав мою исповедь, подытожил:
- Значит, вы вздумали правду искать? Что же, в наше время это весьма
оригинально!
Никто не сумел помочь. Я нанялся ночами заливать каток. Поскальзываясь
в обледенелых валенках - как сказочный мангуст на кобру - бросался на
шуршащий впотьмах шланг. Редкий фигурист чиркал пируэтом по кристаллическим
отблескам звезд, воскрешавшим подлинный, забытый смысл несказанно глубокого
слова "твердь"...
В одно из утр, кутаясь в ватник по пути домой, я разглядел спешащего
Мильчмана. Андрей, по обыкновению, заметно сутулился, зажав под мышкой
гигантский градусник тубуса.
- Такая петрушка: я оказался удачливей тебя... - сморгнул альбинос
накатившую слезу.
Затем, года на четыре, он как в воду канул. После армии я восстановился
на втором курсе, зимой приехал на побывку в Нимфск. В кофейне опереточного
Троицкого предместья, всколыхнувшей ностальгию, встретил Вано - того самого
бритого латиниста, который в пору отчисления в одиночку вступился за меня. Я
обрадовался: расфуфырясь Хлестаковым, пустился трындеть ему столичные байки.
Игорь печально развел руками:
- А у меня житье монотонное. Ишачу за кульманом, из ребят никого не
вижу... Да, а про Мильчмана ты слыхал? - Свалился в шахту лифта. Еле
откачали - лежит парализованный...
Вечером я позвонил Андрею. Он говорил сдавленно. Сообщил, что не
пропускает ни одного альманаха с моими публикациями: Галя, дородная
пейзанка, захомутавшая его как раз в ту, последнюю нашу осень, поставляет
ему их исправно.
Потом уже, в общежитии, я в одном из пятистопных анапестов неосознанно
сравнил лифт в высотном здании с кадыком, туго ходящим по гортани
вверх-вниз.
О, где же ты, мудрость Одина, напоенная руническим медом поэзии? Куда
испарилась твоя способность к ясновидению, сеятель раздора, покровитель
войны, щеголяющий, как эполетами, эскортом воронов на плечах, - когда ты
впускал в нибелунговы долы менял и попрошаек, шелестевших ветхими свитками?
Маг голубых кровей - ты дожил до мятежа простолюдина Тора, подстрекаемого
набожными сынами Торы: Маркс (сакрум, сумрак - те же буквы, заметь!) призвал
к перераспределению подземных кладов - ранее служивших могуществу избранных;
Фрейд подучил брутальных вандалов клянчить победу не у тебя - законного