"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

семиструнным треньканьем. Еще он бесподобно имитировал буколический прононс:
так, что три четверти крестьян держали его за своего.
Впоследствии - когда надо мной нависнет отчисление, а староста
Мартыненко на экстренном собрании откажется писать петицию и одобрит решение
деканата, - Мильчман проявит девичью застенчивость. Вступится за меня один
бритый под нуль Игорь Иванов - великодушный чудила, форсу ради вызубривший
наизусть словарь латинских пословиц.
Еще в колхозе те из студентов, кто оттрубил два года на плацу,
порывались нас, цыплят желторотых, муштровать. Но присутствие смазливых
женских мордашек их малость обуздывало. Впрочем, и среди сверстников
Андреев, непрестанно дувшихся в преферанс, я ощущал себя этаким
несиноптическим евангелием.
Периодически в хату вкатывалась бойкая кубышка Наташа Ковель, строившая
глазки одному из нас, но в разгар ухаживания дававшая от ворот поворот.
Закомплексованность задаваки, хваставшей, что заунывные "Песняры" еще в
люльке пичкали ее эскимо, забавляла картежников. Бруцкий, завидовавший нашей
молодости, регулярно нагло подтрунивал над Мильчманом:
- Андруха! С Натахой в баньке когда паритесь?
Таков уж был юмор у этого сивого мерина.
Как-то заполночь, Ковель вдруг приударила в набат: замок нашей
трапезной взломан чужаками! Мы помчались к столовке. Притаясь за ставнями,
наблюдали истощение казенных припасов. Чая восстановить репутацию, я
проткнул перочинным ножиком все четыре шины налетчиков. Тут выяснилось:
вузовские партийные бонзы объезжают окрестности с прожорливой ревизией...
К счастью, своего аргамака они пришпорили лишь поутру: кабы не их
сонливость, меня бы вышибли гораздо раньше. Подвиг мой был объявлен эхом
кулацких диверсий: благо, все три Андрея держали язык на привязи.
Так же вот храня безмолвие - на третьем курсе - они не посмели спутать
карты взъевшемуся на меня старосте.
Мартыненко из Дербента невзлюбил меня: а) за проживание на всем
готовеньком в трехкомнатных хоромах; б) за вызывающие прогулы - пусть даже и
оправданные участием в институтской самодеятельности...
Агитбригада Семена Ламма на четверть состояла из евреев. Там я и
стакнулся с негроидным торопыгой Гореликом - башковитым математиком,
понаторевшим в джазовых импровизациях. Сын главного инженера, Илья был
избалован, топал на бабушку, пережившую ссылку в Биробиджан; зато -
искрометный экстраверт - щедро делился знаниями и связями, феноменально
играл в бадминтон и собирал грибы, а еще съел собаку на аттракционных
руладах квартета "Queen". Дом - полная чаша: еще и поэтому прелестницы, им
зазываемые, предпочитали его, кургузого.
Актрисочка театра кукол Люда Дрозд - сама как марионетка карманного
формата - оказалась мне не по зубам. Но Аню Эльбо я поклялся ему не
уступать. Поглощенный беседой, в троллейбусе, случайно притронулся к шелку
ее коленок - и сердце захолонуло: однажды в детстве меня уже било током,
когда я баловался с утюгом!.. У себя в Серебрянке она села вязать: в спицах,
торчащих из мохеровой шерсти, мне почудились две соскочившие с проводов
дуги. Я открылся ей: у нее на коленях убаюкан троллейбус, где ехал я -
ошибочно полагавший, что куда-то опаздываю...
- Тэк! - понимающе блеснула белками блондинка.
- Ты всегда говоришь тэк, вместо так?