"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

Ненадолго меня оставили в покое: зашли у варнака шарики за ролики...
Тем паче, управлению сосватали нового замполита. Сервачинский из Абакана был
статен, усат, вальяжно рассудителен: недоставало бурки. Панские черты
настораживали гайдуков-полковников, доселе бесконтрольно полосовавших
бригаду. Начштаба Ефименко - беспардонный жирный боров, разевавший хайло
даже на штатскую библиотекаршу, выжидательно затих.
Я редко листал газеты, а на просмотре новостей "дедушки" лупили нас
звездочками пилоток по затылку -что изрядно мешало собраться с мыслями. Но
при всем тогдашнем аутизме, в чехарде генсеков-однодневок я не видел доброго
предзнаменования. Заодно с долгожительством вождей выдыхалась и вся
советская империя. Брежнев, Андропов, Черненко: три погребальных процессии
кряду - многоточие, после которого Горбачеву только и оставалось разводить
руками...
Кто-то доложил о рядовом-корреспонденте. Сервачинский вызвал - я явился
во флигель.
- Гриша (можно, буду на "ты"?), я слышал, ты поэт. Хотелось бы
почитать.
На этом языке ко мне давно никто не обращался. Я принес накопившееся за
год. "Шатровый бархат над пчелиным полем,/ Глубокая, как Волга, нищета/ И
мехом одуванчиков собольим/ Оплаченные майские счета..." Литинститутская
любовница Бабушкина подарила мне Мандельштама - по-русски и по-немецки.
Томик, хранимый в нагрудном кармашке, не раз амортизировал удары кулаком в
сердце.
- Пчелиное поле! Где ты такое видал? - изгалялся надо мной в полку
какой-то рыжий пасечник из глубинки, и слыхом не слыхавший про "небо козье"
и "воробьиную ночь" зоркого акмеиста...
- Только восемь нормальных строк из всего вороха писанины! - с
раздражением констатировал мой златопогонный меценат, проведя ладонью по
своей вспотевшей полковничьей лысине.
Нуждаясь в покровительстве, я прикинулся паинькой, несмышленышем.
- Ну, ладно, - смягчился Сервачинский, - для начала откомандируем тебя
в окружное лито. Наберешься опыта - засядешь за гимн бригады. А отправки в
батальон не бойся: в обиду не дадим!
Экое искушение - вырваться из ненавистного узилища! Увольнительных
почти не давали: к тебе, мол, и без того шастают что ни день. Я робко
семенил в асфальтового цвета шинели: словно маскируясь от родного города.
Вон там - с аркой - дом красноносого репетитора. От него несло щами, когда
мы погружались в дифференциалы. Итоговый урок состоялся в сосновом
предместье. Повторяя пройденное, мы размеренно вминали в тягучесть песчаного
свитка клинопись палой хвои.
- Что, запамятовал формулу?
Я путано пробубнил.
- То-то! - остановился, как вкопанный, Иван Матвеевич. - Обрати
внимание: нет чтоб отойти в кустики - кладут прямо на тропке!..
Он был папин коллега по суворовскому училищу. Летний коттедж
рассеянного математика синел неподалеку от спортивного лагеря, где мы с
отцом занимали отдельный домик. Директорский выкормыш - я свысока озирал
поджарых атлетов, плотвой отдувавшихся на беговой дорожке. В отличие от них,
мне вечерами не возбранялась танцплощадка пансионата.
Корабликом держа в руках раскрытый аттестат, я беззаботно высвистывал