"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора Ненадолго меня оставили в покое: зашли у варнака шарики за ролики...
Тем паче, управлению сосватали нового замполита. Сервачинский из Абакана был статен, усат, вальяжно рассудителен: недоставало бурки. Панские черты настораживали гайдуков-полковников, доселе бесконтрольно полосовавших бригаду. Начштаба Ефименко - беспардонный жирный боров, разевавший хайло даже на штатскую библиотекаршу, выжидательно затих. Я редко листал газеты, а на просмотре новостей "дедушки" лупили нас звездочками пилоток по затылку -что изрядно мешало собраться с мыслями. Но при всем тогдашнем аутизме, в чехарде генсеков-однодневок я не видел доброго предзнаменования. Заодно с долгожительством вождей выдыхалась и вся советская империя. Брежнев, Андропов, Черненко: три погребальных процессии кряду - многоточие, после которого Горбачеву только и оставалось разводить руками... Кто-то доложил о рядовом-корреспонденте. Сервачинский вызвал - я явился во флигель. - Гриша (можно, буду на "ты"?), я слышал, ты поэт. Хотелось бы почитать. На этом языке ко мне давно никто не обращался. Я принес накопившееся за год. "Шатровый бархат над пчелиным полем,/ Глубокая, как Волга, нищета/ И мехом одуванчиков собольим/ Оплаченные майские счета..." Литинститутская любовница Бабушкина подарила мне Мандельштама - по-русски и по-немецки. Томик, хранимый в нагрудном кармашке, не раз амортизировал удары кулаком в сердце. - Пчелиное поле! Где ты такое видал? - изгалялся надо мной в полку какой-то рыжий пасечник из глубинки, и слыхом не слыхавший про "небо козье" - Только восемь нормальных строк из всего вороха писанины! - с раздражением констатировал мой златопогонный меценат, проведя ладонью по своей вспотевшей полковничьей лысине. Нуждаясь в покровительстве, я прикинулся паинькой, несмышленышем. - Ну, ладно, - смягчился Сервачинский, - для начала откомандируем тебя в окружное лито. Наберешься опыта - засядешь за гимн бригады. А отправки в батальон не бойся: в обиду не дадим! Экое искушение - вырваться из ненавистного узилища! Увольнительных почти не давали: к тебе, мол, и без того шастают что ни день. Я робко семенил в асфальтового цвета шинели: словно маскируясь от родного города. Вон там - с аркой - дом красноносого репетитора. От него несло щами, когда мы погружались в дифференциалы. Итоговый урок состоялся в сосновом предместье. Повторяя пройденное, мы размеренно вминали в тягучесть песчаного свитка клинопись палой хвои. - Что, запамятовал формулу? Я путано пробубнил. - То-то! - остановился, как вкопанный, Иван Матвеевич. - Обрати внимание: нет чтоб отойти в кустики - кладут прямо на тропке!.. Он был папин коллега по суворовскому училищу. Летний коттедж рассеянного математика синел неподалеку от спортивного лагеря, где мы с отцом занимали отдельный домик. Директорский выкормыш - я свысока озирал поджарых атлетов, плотвой отдувавшихся на беговой дорожке. В отличие от них, мне вечерами не возбранялась танцплощадка пансионата. Корабликом держа в руках раскрытый аттестат, я беззаботно высвистывал |
|
|