"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

ничего такого. На мой смущенный лепет о любовном фиаско он меченосцем
проскрежетал:
- Пока идите спать. Завтра разберемся!
И сквозь зубы резюмировал:
- Ты, щенок, еще службы не нюхал!
Утром, вызванный на ковер, я готовился к разносу, но случившееся
превзошло все ожидания.
- Так на какую разведку вы работаете? На израильскую? Американскую? -
взял быка за рога многомудрый Гавриленко.
- Товарищ полковник, в том, что касается моей Родины - Союза Советских
Социалистических Республик, я был и остаюсь честным человеком! - не
растерялся допрашиваемый.
- Наглец! - завизжал зампотех, взбешенный тем, что голыми руками меня
не взять. - Воспользоваться аппаратом начальства в частных целях - раньше за
такое к стенке ставили! Погоди: мы сгноим тебя на губе, а что останется -
отправим в дисбат!
В глазах моих потемнело: finita la comedia...
Но то была лишь интродукция. Невольно всплыл опыт диспансера - где я
валялся, отсеянный с третьего курса. Тамошний главврач, дряблая ведьма, чье
сотрудничество с гестапо КГБ загримировал под партизанщину - втянув ее за
это в свои беззакония, накладывала вето на легкие диагнозы евреям. Но мне,
от армии не косившему, белый билет был ни к чему: вот я и корчил из
последних сил психостеника, подражая симптомам всамделишных больных...
- Язык проглотил? К тебе обращаюсь! - таращился аспид, но я оставался
нем.
Хранил безмолвие и в тряском "козлике", предоставленном (а что как в
натуре свихнулся?!) не на шутку сдрейфившим зампотехом. И в приемном покое
"Новинок" - заведения куда более серьезного, чем неврологический "дома
отдыха" на Бехтерева...
Военврач Терентьев выглядел устало. Попросил на бумаге изложить
квинтэссенцию. Я поведал ему о Стриже, мертвой петлей баламутившем тополиную
заметь Тверского...
- Вот вы пишете, что летали по бульвару. Это как же следует понимать -
метафорически?
"Ну, да - метафорически..." - уныло накарябал я.
- Уф, молодой человек! - выпустил пары военврач. - Ваше счастье, что за
эти сутки я покемарил часа два.
Командира роты Крупко, караулившего за дверью, призвали в свидетели
парадного исцеления. До его появления был расписан сценарий:
- Я жму на особые точки - вы издаете нечленораздельные звуки.
Японская гимнастика по восстановлению речи пародировала самосуд,
учиненный ревнивым венецианским мавром.
- Ма-ма мы-ла ра-му, - перебирал я в памяти букварь, - мы не ра-бы!
Режиссер хмурился: смотри, не переусердствуй! Я утаил от психиатра, что
и сам неоднократно наступал на горло собственной песне. Наконец, сеанс
увенчался триумфом самурайской науки. Крупко просиял:
- Запомни хотя бы имя того, кто тебя вылечил!
Я растроганно поблагодарил смущенного знахаря. Допетрил ли ротный, что
его обмишулили? Если да - он лицедей не чета нам обоим! А имя доктора мне и
впрямь пригодилось в будущем.