"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

китайцы замазывают рисом рот, чтоб не проговорился об их прегрешениях, -
поспешно кивнул с порога приемной комиссии: жду вас во вторник. Марранская
пугливость читалась в его повадках. Придя чуть раньше, мы примостились с
краешка. Кроме нашей стайки, на семинар приперся ражий комбайнер. Плановое
обсуждение тянулось до бесконечности. Наконец, наш конкурент вскочил и без
спроса, плюя на регламент, заголосил хорей про урожай. Студенты попадали.
- Это вами не прочувствовано! - отшил пахаря Винокуров.
- Как так?! - вздыбился певец всесоюзной житницы. - А ваши
многозначительные поэзы о войне - они, что ли, прочувствованны?
Но свой раунд чудила проиграл. В пику зарвавшемуся наглецу, мэтр огулом
пригрел нас троих. Овчинникова (муж-оформитель обещал оплачивать ей
челночные поездки) просилась на заочный, Леля - на дневной.
- Вас бы я, пожалуй, взял... - пухлой ладошкой покрутил в воздухе
костяной божок и вопросительно глянул на меня.
Кто-то накануне втемяшил мне, будто без трудового стажа на стационар ни
в жисть не пролезть. Потому я и залепетал про заочное.
- Будь вы москвич - я не видел бы препятствий, - развел руками почетный
член Гонкуровской академии, - а так... Могу предложить только дневное...
- Он хочет, хочет, Евгений Михайлович! Просто ни черта в этом не
фурычит! - затараторила Кошкина, взваливая меня на закорки: весталка
санчасти средь ухающих фугасов.
- Вот и замечательно! - подытожил мастер, явно удовлетворенный столь
лапидарным объяснением.
Фиктивную справку - якобы два года я спасал утопающих на лодочной
станции - мне без особых проблем добудет отец.
Винокурова нам присоветовал нимфчанин Ян Пробштейн, заядлый теннисист,
перелагатель Элиота. Он же и приютил временно нашу разношерстную команду.
Жена его, сексапильная татарская дива, была на голову выше суженого. Ян,
пыхтевший культуртрегером при родном домоуправлении, обладал увесистой
связкой ключей и потому разместил землячек в одной из пустовавших хрущоб. Я
же остался на оттоманке в его крохотной гостиной. Сдается мне, хозяин на
ночь умышленно приотворял дверь из спальни: отзвучия супружеских ночных
кувырканий барочно обрамляли его гордое переводческое "эго"[1]...
Но и я не отставал: на глазах у Лели закрутил роман с Сашенькой.
Мешковатый флирт уныло дотлевал в Минске. Возвратясь туда в подвешенном
состоянии, я зыбил веслами поверхность, словно размешивая сахарные облака в
чайной пиале Заславльского водохранилища. Глупышка втюрилась до такой
степени, что решилась угостить меня ростбифом в ресторане "Потсдам". Там-то
я и лишился джентльменского звания! Впрочем, она, вслед за старшей сестрой,
вполне конкретно облюбовала мой "приятный райончик"... Отца, Вадима,
Сашенька решительно не понимала, осуждала за регулярные попойки и болтовню
об искусстве. Последняя наша встреча состоится через год, в поезде
"Минск-Москва": она выучит чешский и устроится экскурсоводом.
Однако вернемся к Яну. Рифмы мои он удостоил похвал, но - дабы я
чересчур не заносился - пястью приплюснул щенячье самомнение:
- Спокойно!
И отвел нас на семинар к Козловскому, где состоял старостой, хоть и
держал при этом фигу в кармане. Об омонимических сальто поводыря Гамзатова я
был осведомлен лучше моих спутниц. Еще отроком отправил ему письмецо: мол,
от обложки "Созвездия близнецов" стеллаж в моей комнате порозовел...