"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора(Воображаю, как он расчувствовался!) В постскриптуме я указал пикантную
подробность: "Знайте же, что нас с Вами, помимо страсти к точным рифмам, роднит еще кое-что..." Верх кретинизма - подогревать в своей юной душе инстинкт мафиозности, понятия не имея о том, что справочник Союза писателей по швам трещит от еврейских фамилий! Естественно, Яков Абрамович выплыл ко мне в порфире базилевса, посулил замолвить словцо проректору ("Сидоров наполовину то же, что и вы!" - прибегнул он в свою очередь к игривому иносказанию). В палестре его сиживали Санчук и Веденяпин - меня, серой мышки, должно быть, не приметившие. Какая-то заторможенная еврейская дама в повойнике презентовала анемичную брошюрку. Какой-то разухабистый соловей-разбойник в пух и прах разнес ее ламентации. - Что вы гоношитесь, люди живут по-разному... - вяло отбивалась от его нападок поэтесса. - Ох, уж эти графоманы! - заговорщицки подмигнул Козловский, наскоро соображая мне рекомендацию, когда все разошлись. Имел ли он в виду своего визави, участников ли заседания, или себя любимого - кто теперь ответит? Впоследствии я натыкался на него в коридоре "Юности". - Больно уж этот Коркия похож на бердичевского грузина! - ворчал живчик, досадуя на отсрочку публикации. Умер Арсений Тарковский - и на панихиде, в Большом зале ЦДЛ, Яков Абрамович вальяжно переминался на сцене. Ораторствуя, Лев Озеров затронул тему нравственного неприятия усопшим избыточно пестрых рифм: "Не высоко я ставлю силу эту..." Козловский - я уловил! - в эту секунду недоуменно Дрянное дело развенчивать благодетелей, но ничего не попишешь: истина дышит в затылок. Зато о Владимире Микушевиче худого слова не скажу: не человек - скала интеллектуализма! Ян, скучавший на съемной даче, предложил меня и тамбовца Попова понатаскать по английскому. К тому времени я успел смотаться в Нимфск и, дождавшись вызова на экзамены, поселился в общежитии на Добролюбова. Мы потели над головоломкой спряжений, когда в беседку втиснулся великан с растрепанной гномьей бородой. По его просьбе абитуриенты прочли по стихотворению. Рыжего словоблуда Микушевич сходу раздраконил, меня ж, наоборот, приголубил: - Совсем другой коленкор! Затем, самозабвенно протрубив свое, попенял: Винокуров затирает его в "Новом мире". Говорил он зычно - и в сонме не стесняясь природной громогласности. Платон, Магомет, Леонардо, Кришна, - казалось, в вестибюль писательского дома забрел заблудившийся пифагореец. Увалень в быту, Микушевич всецело полагался на практицизм супруги. "Как с полки жизнь мою достала - и пыль обдула..." - эти строки неустанно цитировал, примеряя образ к собственной судьбе (лишь порядок строф наивно норовил перепастерначить). В Ялте он часами излагал собравшимся идею культурологической книги, которая объяла бы весь мир, всю историю. Ребячески ощупывал в чеховском саду ультрамариновые бусины японских яблок. От него я и заражусь страстью к анаграммам - затмившей впоследствии мой нестойкий разум... |
|
|