"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

негласному лидеру:
- Заподло! Теперь ушлют к черту на кулички!
Туповатый типограф нашил погоны на полгода позже Нестеренко, я ж - еще
через полгода. Без пяти минут дембель брал у меня, ученого "внучка", уроки
Ренессанса: а долг, как известно, платежом красен.
- Бобрукевич, Марговский - в сушилку! - скомандовал амбал.
- Что, припухло, чмо? В торец пацана бить? - рядовой зажал ефрейтора в
тиски. - Показать, как это делается? Учись, пока я жив!
- С-саня-я-а, не на-ада-а!!! - взмолился тщательно утрамбовываемый
Бобер; почки, печень, желудок - все слиплось в один истошно визжащий ком.
- Саня, хватит, пожалуйста!.. - прошептал я, побледнев.
Именно в армии я узнал истинную цену хваленой дружбе народов. Еще на
путейской практике бросилась в глаза садистическая зацикленность Кузменко не
столько на мне, сколько на хлипком узбечонке - не помню его фамилии. Что как
задохлику с хлопковых полей перепадало за басмачей - россказнями о которых,
возможно, сызмала пичкали кубанца?..
Время от времени до нас долетали жуткие слухи о межплеменной
поножовщине на трассе и даже о сожжениях живьем. На БАМе горцы заперли
бревном таежную времянку с тремя запорожцами и, облив горючим, чиркнули
спичкой...
Конфликты вспыхивали не только на стыках рас и конфессий: взаимная
ненависть порою питала стебли, росшие из единого корня. Так, возможно,
горбоносый брюнет с берегов Днепра, вопреки утопиям панславизма, на дух не
выносил блеклого новгородца - лелея в своих генах то ли месть покаравшей
древлян княгини Ольги, то ли ненависть Мазепы к империи Петра Великого.
Нисколько не удивлюсь, узнав, что Нестеренко впоследствии примкнул к
"руховским" радикалам...
Да и в наскоках Бобрукевича на мою праздность - налицо осуждение
семитской ушлости.
Хотя, пожалуй, здесь все обстоит сложнее. Я ведь умудрился дослуживать
в родном городе, и меня нередко навещали друзья. Вот и повадилась на КПП
архитекторша Тома Крылова - томная, с синеватыми подглазьями и венозными
ногами. Нас когда-то знакомила попрыгунья Ханка, примадонна студенческого
театрика. Еврейка на четверть, наружностью Тома обладала вполне славянской;
предки же бригадного печатника происходили из Бульбонии - как
пренебрежительно обзывали Белоруссию казахстанские гансы.
- Хорошая девушка! - тряхнул чубом Бобер, выросший на поведенческих
клише послевоенного кино.
- Нравится? Забирай... - передернул плечами я, боготворивший одну лишь
Машу из подмосковной Перловки.
- Нехорошо ты как-то сказал! - скрипнул сапогами доморощенный ригорист.
Убежден, это и было последней каплей: надо же, залетный хлыщ сходу
урвал себе теплое местечко, да еще осмеливается перебирать наших девчат!
Учуяв любовный фарт незаконного еврейского барчука, ефрейтор скрестил в
подкорке ксенофобию с половым отбором - ничуть не подозревая, что сей сплав
изначален.
Впрочем, он не был потомственным жидомором и, даже проведай он о том,
что Тома - квартеронка, все равно увлек бы ее в ритме вальса прямиком в
ЗАГС, чтобы по утрам в семейных трусах жарить омлет...
В "Апофеозе беспочвенности" Льва Шестова я обнаружил созвучный моим