"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

по заданию Мирры Ефимовны, догадывавшейся, в чьем обществе коротает время ее
внучка).
Еще полчаса Брагинская мудрствовала лукаво, позевывая у камелька:
разжевывала обеим Машам, в чем коренное отличие "первой" софистики от
"второй". Много лет она стонала под чьим-то академическим гнетом - то ли уже
знакомой нам по лекциям Азы Алибековны Тахо-Годи, то ли кого еще. Этим
отчасти и объяснялась болезненность ее восприятия. Хотя главный источник,
повторяю, был скрыт за семью печатями - сорвать которые так и не решился ни
один любитель античности.
С уходом воинственной тетки все четверо сладко зевнули: включая
собачонку - тоже, судя по всему, полукровку и, вероятно, потому склонную ко
всякого рода компромиссам. Бабушкина заболевала, ее бил озноб. С ней это
случалось часто: мне нравилось карасем плясать по раскаленной сковороде.
Возбуждало и присутствие подруги, затаившейся на пуфике где-то в коридоре...
Встав с кровати, я направился в ванную через спальню. По дороге едва не
раздавил Дашку. Взвизгнув, она принялась меня шершаво облизывать. Шальное
веселье обуяло нас обоих: я позволил ей все, чего она так по-женски жадно
добивалась.
В двадцать лет одиночество переносится особенно тяжело. Я к этому
состоянию готов не был. Наверное, те же проблемы испытывали и мои
стройфаковские сокурсники, по-деревенски жужжавшие в сотах нимфской общаги,
покуда я городским барчуком сиживал в домашнем комфорте. Но судьба поэта
превратна, и вот теперь я оказался в их шкуре. Припухшие от слез железы ни у
кого не вызывали зрительских симпатий. Бабушкиной я безуспешно предлагал
руку и сердце: но эти чересчур целомудренные части тела представлялись
вострушке никчемным рудиментом.
- Ах, Гриша, не будем форсировать события! - уклончиво
отвечала мне ее мама.
Результат - ссора. Взбешенный, я хлопнул дверью. За мной на такси
примчались Антоша Носик с кривозубой Барминой: у принцессы на горошине
температура под сорок. Они застали меня остервенело грызущим грифель
карандаша. Я попросил подождать, пока не иссякнет вдохновение.
- Антон говорит, что ты актер, но честный актер, - как бы ненароком
сообщила мне впоследствии Бабушкина.
Но нет, он был неправ: никакой я не актер - просто отлично знал цену
всем ее эффектно обставленным недомоганиям.
С оттепелью к Маше из Омска нагрянула двоюродная сестра-филологиня. Мы
чаевничали на кухне в компании Ники Мкртчян, отколовшейся от группы
армянских переводчиц (там ее считали ханжой и занудой) и игравшей при
хозяйке салона роль простодушной сироты. Я прочел несколько новых
стихотворений. Гостья с Иртыша, вдруг ни с того ни с сего, разразилась
филиппиками: словоупотребление, с ее точки зрения, совершенно
неудобоваримое, метафорика трещит по швам, рифмы банальные - и т. д. и т.
п., и тра-ля-ля и тыры-пыры.
- Ах, если бы я обладала таким камертонным слухом!.. - мечтательно
прогнулась перед ней московская кузина.
Сию же секунду, сосредоточенно сопя, я опрокинул на пол пиалу со
смородиновым вареньем.
- Гикнулась, - пояснил сквозь зубы. - С бухты-барахты.
- Выйди, пожалуйста! - Маша захлебнулась волной возмущения.