"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора

бесцветном студентике из школы-студии МХАТа. Тихое "кушать подано" галантно
шаркающего по паркету блондинчика увенчает изысканный репертуар ее
литфондовской кухоньки. Затем они разойдутся с формулировкой: "Ах, он
оказался полным ничтожеством!" Нарожав от этого Молчалина детишек, она
бросится в объятья к скрипачу из ансамбля "Виртуозы Москвы" и, забрюхатев от
него тоже, сокрушительным ударом выбьет из французского правительства
жилплощадь за свои заслуги матери-героини. "Это все, на что она оказалась
способна!" - брюзгливо шваркнет ее разочарованная бабушка, встреченная мной
случайно в славянском отделе "Художественной литературы"...
С Машиным отцом Юлием Бабушкиным, давно обзаведшимся новой семьей, мы
виделись всего один раз. Поводом к этому послужила подвернувшаяся по блату
халтура: райком заказал ему святочный сценарий, накарябать который в
одиночку у гаражного пройдохи была кишка тонка.
- Неохота уступать эти две сотни кому-нибудь другому! -не обинуясь
признался хитрован в джинсовом комбинезоне, угощая меня кофейком.
Но, усадив потенциального "зятька" за новогоднюю пьеску, он едва ли
рассчитывал на душераздирающий миракль, неожиданно вышедший из-под моего
пера. В силлабическом хороводе, в обнимку с томными ундинами, закружились
злобные тролли; под расцвеченной огнями елкой пылающая саламандра догрызала
горьковатый корень мандрагоры... Литагент по совместительству прочел и
помрачнел. На этом наше сотрудничество резко застопорилось.
Под Новый год Бабушкиной подарили мохнатую собачонку. Чесоточная Дашка
принадлежала к грозной породе мухоловов. Вместе с нашей однокурсницей Машей
Черток мы отправились на Икшу - оттянуться на выходные. В загородном дачном
корпусе Союза кинематографистов, дверь в дверь с самим Иннокентием
Смоктуновским, зажиточная старушенция прикупила двухкомнатную квартирку.
Убедившись, что лыжные ботинки намертво закушены капканом креплений, я
рысцой обследовал близлежащую деревеньку с ведовским названием Большая
Черная. Не надеясь за мной угнаться, девчонки остались дома. Зато уж за
теннисным столом веснушчатая Черток не преминула взять реванш: лихо чиркая
ракеткой, она то и дело подначивала раззяву. Чувствовалось, что она мне
внутренне симпатизирует, хотя не может игнорировать и жалобы Бабушкиной,
сетовавшей на мой эгоизм и сумасбродство.
Под вечер к нам на огонек забрела колченогая схимница Нина Брагинская,
переводчица Диона Хрисостома и прочих не менее древних греков. Моей
краснощекой помпадурше она, кажется, приходилась двоюродной тетушкой. На
меня ученый эллинист с самого начала косился осуждающе. Развлекая дам, я
напряг память и изобразил пожилую еврейку, деловито стучащуюся в дом к
соседу Иванову:
- Добгый вечег! Это вы достали из гечки моего сына Агкашеньку?
- Ну, я. А в чем, собственно, дело?
- А фугажечка где?!
Внимательно выслушав диалог, Брагинская разгневанно прошипела:
- Странный анекдот. Беспартийный какой-то. Один из тех, что
распространяют по стране безнравственные ассимилянты!
На самом деле эту хохму я услыхал еще в Нимфске, от Ильи Горелика.
Рассказывая ее, стопроцентный аид, ни о чем другом так не любивший говорить,
как о притеснениях и дискриминации, выпавших на долю его народа, нарочито
картавил и комично выгибал шею... Но разубеждать старую деву я не стал.
Подвергнуть меня остракизму ей все равно бы не удалось (похоже, она шпионила