"Григорий Марговский. Садовник судеб (роман) " - читать интересную книгу автора Разглядев ночную гостью, мы остолбенели. И только неприхотливый Федоров
держал хвост морковкой: сгреб кикимору в охапку прямо с подоконника и отволок в душевую, продезинфицировать. Оргия раскручивалась пестрой анакондой, посильное участие в ней принял Доля. Под утро меня разбудил стук в дверь: - Она хочет тебя! - многообещающе подмигнул щедрый парубок. От этого райского наслаждения я категорически отказался. Артур уставился на меня как на статую Командора. - Долго ты будешь шарахаться от реальной жизни? - вопрошал он патетически. !!!!!!!!! От безымянности у меня по-прежнему сосало под ложечкой. Случайно прознав, что поэт-фронтовик Межиров неравнодушен к цирковой теме, я решил подкупить его своей "Поэмой третьего крыла". Автор нашумевшей в свое время зарифмованной анапестом листовки "Коммунисты, вперед!" оказался в отъезде, но супруга отнеслась ко мне вполне доброжелательно: - Оставьте у Саши в кабинете, здесь, на письменном столе. Это был редкий шанс прикоснуться к антуражу живого классика. В зобу дыханье сперло: до чего основательный сталинский ампир! Причиндалы из бронзы, романтические канделябры - будущий инвентарь музеев, единицы хранения ЦГАЛИ. Недели через две я сподобился его телефонной рецензии: - Я всегда утверждал, - звучало в преамбуле, - что Цветаева плохой поэт, многословный и неряшливый... Эх, сложись у Марины Ивановны в жизни все иначе, дотяни она до столь Шучу, конечно. Тем более, не совсем ясно: при чем же здесь я? Никакого родства с цветаевской поэтикой я никогда не ощущал - признавая тем не менее незыблемую гениальность многих ее прозрений. Впрочем, не привыкать быть в ответе за других. Так или иначе, а пройдет тринадцать лет - и всеми забытый заикающийся лирик, переброшенный с совписовского пайка на иммигрантское пособие, прочтет в редакции нью-йоркского журнала "Слово/Word" мой израильский венок сонетов и, ошарашенный мастерством, едва не сковырнется со стула. Пока же, суд да дело, я заглянул на огонек к братьям-славянофилам. Как всегда, за бутылью "Столичной", там обсуждался вклад евреев в русскую литературу. - Пастернак, Самойлов, Слуцкий, Левитанский, Межиров... - нерешительно огласил я послевоенный список. - Не трожьте Александра Петровича своими грязными руками! - отрезал Мисюк, с миролюбивой, впрочем, ухмылкой. Был он в сущности добродушный малый. Вот разве непутевый слегка: безвременно спился. Его - как это характерно для большинства употребляющих - частенько одолевали мысли о суициде. - В Тольятти народ такой грубый, некому душу открыть! - жалобно скулил Володя в обнимку с зеленым змием... Потерпев неудачу, я решил испробовать иной путь: старый александрийский метод семидесяти толковников. Будучи в Нимфске, свел знакомство с Алесем Рязановым - опальным белорусским модернистом, которого тамошние ушкуйники вконец зашикали. Тщательно соблюдая ритм оригинала, я в течение трех дней |
|
|