"Томас Манн. Непорядок и раннее горе (Новелла)" - читать интересную книгу автора

завладело Корнелиусом, и, радуясь, изумляясь, он понял, что отныне будет
во власти этого чувства до конца своих дней.
Впрочем, доктор Корнелиус знает, что с непредвиденностью, с
нечаянностью этого чувства и тем более с полной его непроизвольностью
дело, если разобраться как следует, обстоит не так-то просто. В глубине
души он понимает: не так уж неожиданно пришло и вплелось в его жизнь это
чув,ство, нет, где-то в подсознании он был готов воспринять его, вернее,
был.
к нему подготовлен. В нем зрело что-то трудно преодолимое, чтобы в
надлежащий миг выйти наружу, и это "что-то" было присуще ему именно
потому, что он - профессор истории - странно, необъяснимо даже... Но
доктор Корнелиус и не ищет объяснения, а только знает об этом и втихомолку
улыбается. Знает, что профессора истории не любят истории, поскольку она
совершается, а любят ее, поскольку она уже соверЩилась; им ненавистны
современные потрясения основ, они воспринимают их как сумбурное, дерзкое
беззаконие, - одним словом, как нечто "неисторическое", тогда как сердца
их принадлежат связному, смирному историческому прошлому. Ведь прошлое,
признается себе кабинетный ученый, доктор Корнелиус, прогуливаясь перед
ужином вдоль набережной, окружено атмосферой безвременья и вечности, а эта
атмосфера больше по душе профессору истории, чем дерзкая суета
современности. Прошлое незыблемо в веках, значит, оно мертво, а смерть -
источник всей кротости и самосохранения духа. Шагая в одиночестве по
неосвещенной набережной, Доктор Корнелиус внутренне отдает себе в этом
отчет. Именно инстинкт самосохранения, тяготение к "извечному" увело его
от дерзкой суеты наших дней к спасительной отцовской любви. Любовь отца,
дитя у материнской груди - извечны и потому святы и прекрасны. Но все тке
эти размышления в потемках приводят Корнелиуса к выводу, что не все ладно
с его любовью, - он этого от себя не скрывает и даже пытается теоретически
обосновать - во имя своей науки. Есть что-то предвзятое в возникновении
его любви, какое-то враждебное сопротивление совершающейся на его глазах
истории, предпочтение прошлого, то есть смерти. Странно, очень странно, и
все же это так. В проникновенной нежности к сладостной маленькой жизни, к
своей плоти, есть что-то связанное со смертью, противоборствующее жизни, -
что ни говори, это досадно и не слишком хорошо, хотя, разумеется, надо
быть одержимым идеей аскетизма, чтобы ради подобных умозрительных
рассуждений поступиться столь высоким и чистым чувством, вырвать его из
сердца.
У него на коленях сидит девочка, болтая в воздухе стройными розовыми
ножками, а он, шутливо вздернув брови, нежно и почтительно беседует с нею,
восхищенно прислушиваясь к тому, как Лорхен ему отвечает и своим
сладостным высоким голоском лепечет "Абель". Он обменивается
выразительными взглядахми с женой, которая нянчится со своим Байсером и
нежно журит его, уговаривая быть умным и благовоспитанным, потому что не
далее как сегодня, при очередном столкновении с жизнью, он снова впал в
неистовство и завывал, как беснующийся дервиш. Порою Корнелиус с некоторым
сомнением поглядывает и на "больших", - быть может, и они не чужды научных
выводов, что приходят ему на ум во время вечерних прогулок? Возможно, но
по ним это незаметно. Упершись локтями в спинки своих стульев, они
снисходительно и не без иронии взирают на родительские утехи.
На "маленьких" искусно вышитые платьица из плотной ткани