"Генрих Манн. Зрелые годы короля Генриха IV " - читать интересную книгу автора

Немур кивнул в сторону пляшущей, ревущей процессии и тем показал, что
понял его.
- Париж хочет быть испанским, - сказал он. - Мы, Гизы, обмануты. Дон
Филипп перестал даже платить мне жалованье. Мендоса чеканит медные гроши и
бросает их из окон. К чему? Народ все равно питается одними кошками, и то
по воскресным дням.
Оба герцога только под усиленным конвоем ездили по тому самому городу,
который им надлежало защищать. Обычно все и вся бросались врассыпную,
потому ли, что совесть была нечиста, или же никому больше нельзя было
верить. В одиночку никто не показывался добровольно. Люди собирались
толпами, чтобы обеспечить себе перевес сил. По следам гражданского
ополчения они обыскивали монастыри, находили, правда, не более того, что
могли съесть тут же на месте, остальное было надежно припрятано; зато они
измывались над монахами, напоминая, что на корабле, терпящем бедствие,
первыми поедают самых жирных. Насытившись, можно было вспомнить и об обедне
и проповеди, дабы подкрепить свою отвагу и рвение.
Другие толпы осаждали колокольни. Каждому хотелось взобраться наверх,
чтобы издалека взглянуть на поля и зреющие плоды. После этого люди в
озлоблении бросались к парламенту и до хрипоты орали, требуя хлеба. Среди
женщин вспыхнуло безумие: пусть режут их самих и продают их мясо, лишь бы
детям дали хлеба!
Что было делать с этими несчастными Бриссону, президенту верховного
суда? Сам он ничего не имел, он был честный человек. И у него в доме
отведали уже той подозрительной муки, которую с заднего крыльца приносили
торговцы запретным товаром и которую добывали не на мельницах, а по ночам
на кладбище. Бриссон, гуманист и поборник права, а потому душой преданный
королю, совещался с господином де Немуром, как спасти этот бесноватый
город. Они вели самый опасный разговор, какой только мыслимо вести большому
сановнику и большому военачальнику под железным небом фанатизма. Они
признались друг другу, что разгул греховного безумия поистине достиг
крайних пределов и что уничтожение Лиги, каких бы жертв оно ни стоило, одно
только может отныне примирить и человеческий разум, и бога.
Любые жертвы! Хоть и сказали оба, но все же нерешительно выглянули
из-за занавески в растворенное окно. Видна им была церковь и запруженная
паперть, видна была улица, полная людей, немых, бледных от голода, от
слабости упавших на колени или стоявших в полубеспамятстве; а слышен был
только голос проповедника, вернее лай. Король отменит мессу и всех
перебьет! Народ! Помни о своем спасении! Буше, глашатай лжи, за долгие годы
своим коварным неистовством приумножил, возвеличил ложь, а теперь доводил
ее до предела, до бездны; он лаял, он хрипел с амвона. Ближайшие к нему
отпрянули назад на толпу, толпа зашаталась, застонала от смертного страха и
слабости. Люди давили и топтали друг друга почти безмолвно, слышны были
только стоны да лай проповедника. На том и закончили свое безнадежное
совещание Бриссон и Немур! Но их, разумеется, подслушивали.
Монахи вместе с шайкой убийц ворвались к ним, чтобы перевешать весь
парламент. Герцог вынужден был отдать приказ открыть огонь.
Так как после речи достославного Буше против короля и разума сытости у
слушателей не прибавилось, то они отхлынули от него сперва сплошным потоком
человеческих тел, дальше более медлительными ручейками и, наконец,
запоздалыми струями, отделившимися от общего русла. Последние вяло и робко