"Генрих Манн. Бедные (Трилогия "Империя", Книга 2)" - читать интересную книгу автора

- Понятно, - заметил Бальрих, - что дам чуть не стошнило от нашей вони.
Одно непонятно, почему мы сами сконфузились.
- Будь они в нашей власти, как мы в ихней, не стали бы мы церемониться
с ними! - тут Динкль и Яунер самым наглядным образом показали, что они
сделали бы сегодня же с этими богатыми бабами, несмотря на седины одной из
них. У Гербесдерфера вырвалось даже какое-то рычание, предвещавшее кое-что и
похуже. Нос картошкой особенно резко выделялся на его багровом лице, из
распахнутого ворота выступала белая кургузая шея. Глаза за круглыми очками
смотрели в одну точку, словно перед ним вставали призраки.
Динкль вдруг оказался на середине комнаты и, заложив большие пальцы в
проймы своего пиджачка в коричневую клетку, стал представлять рабочего,
который вышел прогуляться, а навстречу ему - богатый фат. Богатого фата
изображал Яунер; он снял с гвоздя котелок, расправил на нем все вмятины и
надел на голову. Поравнявшись с Яунером, Динкль вдруг поднес кулак почти к
самому его подбородку, причем Яунер изобразил страшный испуг, а Динкль
сделал вид, будто хотел только сунуть в рот папиросу. Все шумно выразили
свое одобрение. Вот это здорово! Стоит только погрозить пальцем - и богач
готов хлопнуться в обморок, ведь они живут будто во сне. Ходят по улицам и
не замечают, как они одиноки среди рабочих, и как их меховые шубы теряются
среди тысяч залатанных, ветром подбитых курток. Только и есть у них один
союзник - полиция... Они ничего не замечают, они спят. Никогда ничего не
изменится, думают богачи. Ведь они привыкли к тому, что есть, им легче было
привыкнуть к своей жизни, чем нам к своей.
Гербесдерфер, которому давно уже не терпелось высказать все, что в нем
накипело, выпростал свои непомерно огромные кулаки, - один палец был
перевязан, - разжал их и сжал с такой яростью, что хрустнули суставы, и, с
трудом выдавливая из себя слова, словно от избытка сил, заявил:
- Скоро все будет по-другому!
Бальрих, сидевший напротив, почтительно слушал его и почти не
почувствовал легкого толчка в бок - старик Геллерт хотел привлечь к себе его
внимание. Видимо, он уже давно носил в себе эти мысли, и общий подъем,
наконец, развязал ему язык.
- Давно уже все могло бы стать по-другому, - зашептал он, - и, стало
быть, как раз наоборот. Ведь это я помог Геслингу начать дело. Ведь я бы мог
нынче сидеть на его месте...
Бальрих изумленно уставился на него, но старик уже поджал губы, будто
ничего и не сказал. Бальрих в первую минуту даже оторопел, но после
минутного раздумья только раздраженно пожал плечами. Старческая пустая
болтовня, не стоящая внимания!
Разговор перешел на партийные дела. Партия отнюдь не безупречна. И в
ней есть элементы, которые больше думают о себе, чем о рабочем классе.
Яунер, громче всех выражавший свое недовольство, стал бранить товарища
Наполеона Фишера, рабочего депутата: он хоть и провертывает немало всяких
дел, но больше ради себя, чем ради нас. Он заодно с Геслингом и с
правительством в полном ладу, ни в чем им не перечит. А чего он добился тем,
что голосовал за непомерное увеличение армии? То страховку дадут, то лишнюю
пенсию, только и всего. А ведь был таким же рабочим, как и мы, да еще у
Геслинга. Чего же ждать от других, от белоручек?
Да, все это верно. Но именно эти слова Яунера были встречены куда более
сдержанно, чем разыгранная им и Динклем сценка, в которой они высмеивали