"Генрих Манн. Бедные (Трилогия "Империя", Книга 2)" - читать интересную книгу автора

- Знаю я, зачем они приходили к Малли, я тоже видел раз, как одна
богатая стерва примчалась поглазеть, когда работнице прихватило руку
машиной. Она заранее приказала, чтоб ей дали знать, если случится какая
беда.
- Ты видел это своими глазами, дядя Геллерт? - угрожающе спросил
Бальрих; в эту минуту ему вспомнились девчушки, которых заманивал к себе
старик.
- Да, своими глазами. А работница та стала потом моей женой, это твоя
двоюродная бабушка.
- Ну, тогда конечно... - пробормотал Бальрих, задумчиво уставившись на
стол. - Надо держаться подальше от тех, у кого есть деньги, - это лучше
всего. - И мысленно попросил прощенья у своей сестры Леня, что предпочел ей
богачку и провел почти целый час в ее обществе.
К его столу неслышно подошел Симон Яунер. Он услышал последние слова
Бальриха, хотя они и были сказаны шепотом. Яунер стукнул по столу, как бы в
порыве гнева.
- Подальше от денег, говоришь? А что толку? Надо вот так! - И его
кривые пальцы хищно заскребли по столу, будто собирая что-то. Бальрих,
отлично знавший, кто такой Яунер, возразил:
- Лучше я буду есть собственный хлеб, который честно заработал, - и
отрезал ломтик от своего хлеба.
Яунер опустился на скамью рядом с Бальрихом. Так как ему не удалось
занять место Бальриха у машины, он решил, что теперь выгоднее сблизиться с
ним. Он дружески взял Бальриха за руку и настойчиво заговорил:
- Твой собственный хлеб, который ты честно заработал? Геслингов хлеб,
хочешь ты сказать! Ведь на его фабрике ты зарабатываешь ровно столько, чтобы
жить в его казарме и есть в его кабаке. А что сверх того, то от лукавого, -
заключил Яунер язвительно и оскалил зубы; его желтые глаза сверкнули.
Рабочие отлично знали, что каждое их слово станет известно инспектору.
Ведь именно инспектор насолил Яунеру, так перед кем же, как не перед ним
теперь заискивать? И все-таки им было трудно сдерживать себя.
Разве закусочная и казарма не возвращают с лихвой Геслингу то, что он
платит рабочим? Бесконечным и неудержимым потоком течет золото в один и тот
же карман, рабочие же со своими натруженными руками, их отцы, жены, их дети
стоят подле и только смотрят на него... Для Геслинга производят они на свет
детей, так же как создают для него товары, пьют и едят для него.
- За здоровье Гад-слинга! - воскликнул Динкль, и за всеми столами
подхватили этот тост. Как сладко было излить душу в одном этом слове, хоть
раз назвать по имени эту ненависть и всю ее горечь испить в стакане вина.
Ведь с ней засыпаешь и с ней встаешь! Каждый из них думал: разве что только
в плоть не облеклась эта ненависть, и нет у нее кулаков, но каждая минута,
пережитая нами, живет в нашей памяти. Мы помним все: несправедливую власть,
в руки которой отданы, обиды и издевательства - каждую минуту, на каждом
шагу, жестокую корысть, ради которой из нас выжимают соки, обман и
презрение. Вы воображаете, что мы забыли? Вы, может быть, думаете, что мы
уже не замечаем смрада в каморках битком набитых казарм, которые вы строите
для нас? Напрасно консисторский советник Циллих при освящении казарм "С" и
"Т" морочил нас баснями, будто под этими буквами следует понимать: "смиряйся
и трудись". Нет, не смирение и труд, эти казармы, а просто сор-тир. Их
зловоние по-прежнему бьет нам в нос, и мы ничего не забываем, ничего!