"Генрих Манн. Бедные (Трилогия "Империя", Книга 2)" - читать интересную книгу автора

попросили обоих рабочих посмотреть, не испачкались ли они сзади, и, когда
Динкль, при всем своем усердии, не нашел на них никаких следов мыла, они все
же обнаружили его.
- Как же быть? Нам ведь надо в город пить чай к знакомым! Неужели ехать
домой переодеваться?
Динкль посоветовал им так и сделать, но дамы запротестовали.
- Да на это уйдет полчаса, а что скажет генеральша!
Затем они обратились к Гербесдерферу, чтобы узнать и его мнение, однако
ответа не последовало, тот лишь насупил брови. Тут вдруг появилась
Польстерша и, всплеснув руками, вызвалась отмыть все следы с одежды
пострадавших, по поводу чего сейчас же состоялось техническое совещание. Но
оно ни к чему не привело. Динкль настойчиво советовал дамам вернуться домой,
ссылаясь при этом на исключительную быстроходность директорской машины.
- Вероятно, вы правы, - согласилась супруга главного директора. - Ведь
это американский "шаррон".
Динкль подчеркнул преимущества германской промышленности, пусть даже
она несколько и отстает. Это утверждение не вызвало серьезных разногласий, и
благодаря любезности обеих сторон беседа не прерывалась до тех пор, пока
гостьи вместе с провожающими не вышли на улицу. Однако, увидев своего
шофера, дамы мгновенно преобразились, а усевшись в машину, отвечали на
поклоны рабочих только легким движением век, даже не поворачивая головы.
Динкль был очень доволен и, когда машина отъехала, стал хохотать так,
что все его тело тряслось от смеха. Детям, которые прокрались следом за ним,
он надавал шлепков, но сам продолжал смеяться при этом. Все смеялись вместе
с ним, и Польстерша, и соседки.
Когда вся орава провожавших снова устремилась наверх, они чуть не сбили
с ног Бальриха. Тот стоял на площадке лестницы и, казалось, был погружен в
созерцание мыльного пятна на ступеньке... Он посторонился без улыбки, а
наоборот, хмурил брови. Динкль хлопнул его по плечу и потащил с собой в
закусочную, заявив, что Малли сегодня не до них.
В закусочной было полным-полно народу. Вошедших засыпали вопросами по
поводу несчастья с высокими гостьями. Эта история занимала всех. Слово
"мыло" склонялось на все лады, оно служило темой для острот, мало
отличавшихся одна от другой, но неизменно вызывавших неистовый хохот.
К Бальриху, Динклю и Гербесдерферу подсел старик маляр, поселившийся с
недавнего времени в подвале у Клинкорума. Неугомонный бродяга и лодырь,
кое-как перебиваясь, всю жизнь шатался он по свету, покуда старые кости не
запросились домой, в Гаузенфельд, где у него еще была родня. Маляр и Бальрих
сидели молча, пока Гербесдерфер не обратился к ним с вопросом, почему это
богатым дамочкам вдруг вздумалось заявиться незваными к работнице и глазеть
на ее родовые муки? Что она, корова? Он говорил нескладно, как дикарь, и с
таким усилием, будто день ото дня терял дар речи.
Динкль тихонько толкнул Гербесдерфера под столом, показал монету в
двадцать марок, которую дали гости, и громко сказал:
- Должно быть, со скуки заехали. Видно, у генеральши еще чай не готов.
Бальрих разволновался. Он готов был встать и заявить здесь, перед
всеми, что и у богатых бывает доброе сердце! Он все еще видел перед собой
застенчивую улыбку Эмми Бук, и среди дыма и чада ему чудился запах фиалок.
Но старик маляр пристально поглядел на него, ухмыляясь в свою козью бородку,
и, опередив Бальриха, заявил: