"Надежда Мандельштам. Вторая книга" - читать интересную книгу автора

порождалась силами, какими вызываются страшные эпидемические заболевания, -
те же не выбирают себе пространства для распространения. Действовал
невидимый яд, губительный для общественных структур, но направленность его
была на разрушение личностной структуры человека. Трихинам, по Достоевскому,
была подвержена все же часть общества в лице его негодных членов, а не целое
в лице всех. Чтобы отравить космос, требуется яд чрезвычайной
сосредоточенности, когда необходимо и достаточно присутствие в воздухе одной
только бациллы, - в обществе это яд, требующий для своего воплощения одного
исключительного феномена, чтобы воплотиться в нем до конца. Такое случилось
в начале века. Мандельштам писал, что уроком предшествующего столетия был
релятивизм, относительность, а если что и остается" и т. д., что сказывалось
на протяжении всего столетия в торжестве голого метода над "познанием по
существу", в равнодушном к самому предмету познания "панметодологизме".
Какое же имя найти такой методологии, при которой принцип относительности
впрыскивается ядом внутрь человеческого существования, сводя его на нет? -
"Сегодня слишком рано, а послезавтра поздно" (лови момент), "смотри, кому
выгодно" (уж это как водится), "закон есть мера политическая, одна политика,
и только политика" (изречение, вывешенное над зданием, где судили одного
правозащитника) и т. д. и т.п. Цинизм ли это? Если бы! - цинизм рано или
поздно вылез бы наружу. Для невозможного пусть будет невозможное слово:
панполитицизм, - что стоит за ним, за этим словом, до конца воплотившимся в
образ знакомого политического вождя, - то не просто равнодушие к духовной
стороне жизни, а уничтожающее презрение к тому, без чего жизни нет, как к
жульнической махинации: "поповщина". Бес, не снившийся Достоевскому: его
человекобоги - те действуют вынесенными из небытия на "позор", на сцену, -
на ней они издевались, выбирали неподходящие места, терзали, но и терзаемы
были. Действие яда, равно поражающего всех, прежде всего незамечаемо: его
носители кажутся до поры до времени людьми среди людей - какие "бесы"! какой
из Ленина Ставрогин! потому не выбрать времени для его остановки, не сказать
по-державински "противен мерзкий изувер". "Еще стрижей довольно и касаток",
как вдруг обыкновенным делается то, о чем в это же самое время и подумать не
могли. Ленин начинал в чеховское время - да, "заверчено" было заблудившейся
интеллигенцией давно, явью стал 1905-й, - но сказать в ту же самую пору, что
все на свете делается ради моментальной выгоды - что там ваши "Шопенгауэры и
Достоевские", - душа бы не вынесла. Тут же вдруг оказалось, что душа эта,
страдающая душа чеховских интеллигентов, - меньшевиствующая, годная только
для того, чтобы, "размежевавшись", вступать с ней в политические "блоки",
"использовать" (не верится, что такое гадкое слово было всегда) в своих
политических видах, а потом растоптать. "Но почему лакеи?" - пожимали
плечьми в 1918 году уже и впрямь ставшие политическими меньшевиками когда-то
интеллигентные люди. В какой момент не поздно было схватиться за голову - не
скажешь, история не сохранила подобного жеста. На смех разве привести вот
этот, найденный в комментариях к собранию сочинений Ленина пример. Пишет
рецензию на "Материализм и эмпириокритицизм" (значит, в 1909 году) партийная
"меньшевичка", - в конце у нее вырвалось: "Уму непостижимо, как это можно
нечто подобное написать, написавши, не зачеркнуть, а не зачеркнувши, не
потребовать корректуры для уничтожения таких нелепых и грубых сравнений!"
Все было впереди и рядом одновременно. В царстве относительности
перегородок нет, ему же, заступившему христианский космос, не будет конца.