"Надежда Мандельштам. Вторая книга" - читать интересную книгу автора

проявляла в иных случаях и Н.Я. И все же это война среди своих. И не в
оправдание, а идя от противного, спросим, как спрашивал Мандельштам: а что,
добродушие обязательно достойный "способ жизнеощущения"? и говоря по
совести, не погибнет ли мир окончательно с наступлением всеобщей
"толерантности" дикое слово, почти как "панмонголизм" для Вл. Соловьева, -
не обозначает ли оно стадию того общего процесса, что именуется энтропией?
Н.Я. пишет, как в тридцатые, полные смерти годы в элитарно-интеллигентские
круги пришло "изысканное обращение, полутона, воркованье", на таком фоне
прямизна суждений Мандельштама казалась признаком "полного отсутствия
духовности". Называть вещи своими именами считалось неприличным, но ведь
началось с того, что за точно обозначающее слово рубили головы - "простота -
уязвимая смертью болезнь", - не единый ли это процесс?
Восхождение новой, далеко не чеховской интеллигенции началось, веря
Н.Я., с революцией. В Киеве в "незабываемом 1919-м" она была в одной
компании с молодыми художниками, кое-кто из которых вышел потом "в люди".
Никто, она знала это, циником не был, напротив, какие все энтузиасты! - но
каждый повторял любимую остроту: "Мы не Достоевские, нам бы только деньги".
С тем же в 1919-м столкнулся Бунин в Одессе: "Был В.Катаев (молодой
писатель). Цинизм нынешних молодых людей прямо невероятен. Говорил: "За 100
тысяч убьют кого угодно..."" Молодые люди не изображали из себя "общества",
они в одиночку стремились к победам, но их напускные слова на деле оказались
тем, чем они не были, - объединяющим паролем, на жаргоне Петруши
Верховенского - "наши". Собравшись под знаменами обновления и всяческой
левизны (туда же литераторы, артисты, музыканты - ХЛАМ), они с энтузиазмом
рубили связи, какими держалось общество их отцов, исполняя накатывающиеся
сверху социальные заказы вождей. Те же, встретив "исполняющее понимание" в
главном, мирились с их непонятной "мазней". В Киеве творилось то же, что
происходило на глазах Бунина в Одессе, только не было такого свидетеля, как
Бунин. Память Н.Я. донесла крохи - для нее самое тяжелое было впереди.
Мастерской левого искусства, где она училась живописи (студия А.Экстер),
сразу по приходе большевиков предложили оформлять улицы к годовщине Красной
Армии 23 февраля. В деловой записи студийца Кл. Редько картина проделанной к
этому дню работы дана трезво, со знанием дела: "Смотрю и мысленно отмечаю
изменившееся лицо Киева. У городской Думы еще не убран опрокинутый памятник
убитому Столыпину, с шеи бронзовой статуи не снята толстая петля.
Предпринята сложная работа по снятию с высокого шпиля над крышей Думы
золотого архангела Михаила. Взгляд отмечает исчезновение памятника
Александру II [на открытии которого был убит Столыпин]. Сметена с площади и
статуя Ольги. Шумно, под революционные песни и музыку прошел этот первый
праздник". Видимо, как сами собой разумеющиеся, не отмечены позитивные
результаты работы: завешанье всего и вся подходящим к случаю кумачом и
футуристическими полотнищами разного рода. А праздников будет много, это
действительно только первый, под их музыку шли названные Буниным окаянными
дни, полные грязи, застеночных убийств, имущественных погромов и слез, слез.
Не видеть было нельзя, но чтобы кто-нибудь из "вышедших в люди", а их,
уцелевших, оказалось немало, держал в памяти это!.. В одно время со "Второй
книгой" вспоминали они следующее. "Экстер, испугавшись
"варваров-большевиков", удрала в Одессу... Помню, как мы оформляли
Крещатик... Мы тоже отвернулись от дряхлого старого... Все искусство этих
бурных и замечательных дней мы героически вынесли на своих плечах... Мы