"Надежда Мандельштам. Вторая книга" - читать интересную книгу автора

понятие личности не существовало никогда, а мою при наведении порядка они
быстро ликвидируют, если только узнают от своих стукачей о моем
существовании. Впрочем, я могу уцелеть, потому что они займутся чем-нибудь
более актуальным. Ведь я нигде не служу и никому не мозолю глаза.
Второй вид утерявших личность выглядит совсем по-иному. Они считают
свое "я" лишь случайной и минутной удачей и готовы на все, лишь бы урвать
хоть каплю удовольствия: все можно ради жизни - надо же ублажить себя, пока
ты есть. Такое "я" вовсе не "я", а просто забавный феномен, приятное
ощущение живой материи, случайность или трюк слепой эволюции, подарившей мое
тело жаждой удовольствия. Из этого следует, что выше всего стоит инстинкт
самосохранения - спасайся, кто может и какими угодно способами. В этом
случайном мире никто ни за что не отвечает, и все твои поступки канут в
бездну вместе с тобой и с твоей эпохой.
Потеря "я" выразилась в ущербности (мой случай) или в открытом
индивидуализме - ведь эгоцентризм и самоутверждение его крайние проявления.
Симптомы разные, а болезнь одна: сужение личности. И причина болезни тоже
одна - рухнувшие социальные связи. Весь вопрос в том, почему они рухнули, а
как это происходило, мы видели: все промежуточные звенья - семья, свой круг,
сословие, общество - внезапно исчезли, и человек очутился один перед
таинственной силой, которая именуется власть и служит распределителем жизни
и смерти. В просторечье у нас это называлось Лубянка, и если процесс,
который мы наблюдали у себя, протекает во всей европейской культуре, то мы
продемонстрировали такие яркие и чистые формы жестокой болезни века, что
именно их следует изучать в целях профилактики и лечения. В эпоху, когда
основной лозунг - "спасайся, кто может", личность обречена. Личность связана
с миром, с людьми. Она находит себя среди себе подобных и, сознавая свою
неповторимость, видит эту неповторимость в каждом. Индивидуалист,
подчеркивая в себе особенное, выделяет себя из всего окружения и борется за
особое место в обществе или просто - за свое индивидуальное право на паек,
куда входит все, даже дни и часы жизни. Паек везде и всюду выдается только
за заслуги. Вот тут-то требовалось остроумие - индивидуалисты изощрялись,
предлагая свой товар. Каков бы товар ни был, индивидуалисты заранее
подписывали себе индульгенцию и оправдывали себя тем, что не они выдумали
эти порядки и только подчинились обстоятельствам. Впрочем, даже индульгенции
не требовалось: понятие греха было отменено и объявлено идеалистическим
предрассудком. Индивидуалисты, ублажавшие свое омертвевшее "я", составляли
верхушку общества и были гораздо заметнее оцепеневших. Своеобразие
заключалось в том, что за кучкой индивидуалистов прятались огромные толпы
оцепеневших. Среди них была я и жила общей с ними жизнью.
Потеряв свое "я", обе категории, оцепеневшие и индивидуалисты,
оторвались от всего, на чем строилась повседневность, жизнь и то, что
называется культурой. На что мне все эти заветы, если это только путь к
личному спасению, которое еще к тому же никакими гарантиями не подтверждено?
Стоит ли сыр-бор городить ради отвергнутого и ненужного "я"?.. Сжатое и
раздавленное "я" где-то ютилось в полном сознании своей никчемности и
отсутствии права на жилплощадь. Мне тоже, как Солженицыну, перепадала иногда
палочка шашлыку[4], и я понимала, что это стоящее дело, настоящая
реальность, почти что паек, только незаслуженный, а потому особенно
сладостный, но до "я" ли мне было, когда я помнила, что есть "они", и "ты",
и "мы", и такая боль, с которой не сравнится никакой инфаркт.