"Надежда Мандельштам. Вторая книга" - читать интересную книгу автора

Вместе с "я" отпадал и смысл жизни. Мальчиком Мандельштам сказал
неуклюжие и странные слова: "Ибо, если в жизни смысла нет, говорить о жизни
нам не след..." Ни жизни, ни смысла жизни для меня, как и для всех
оцепеневших, уже не было, но меня, как и большинство из них, спасало "ты".
Вместо смысла жизни появилась конкретная цель: не дать затоптать след,
который оставил на земле этот человек, мое "ты", спасти стихи. В этом деле у
меня была союзница - Ахматова. Восемнадцать лет, хороший лагерный срок, мы
жили, не видя просвета, без всякой поддержки извне, не смея произнести
заветное имя - только шепотом, только с глазу на глаз, - и тряслись над
горсткой стихов. Потом забрезжила надежда, и Ахматова стала повторять:
"Надя, у Оси все хорошо". Это значило, что стихи нашли своего читателя. Я не
сразу поняла значение Самиздата и огорчалась, что Мандельштама не печатают.
У Ахматовой и на это был ответ: "Мы живем в догутенберговскую эпоху" и "Ося
в печатном станке не нуждается"... И я постепенно убедилась в ее правоте:
стихи - вещь летучая, их нельзя ни спрятать, ни запереть. Именно стихи
пробили дорогу прозе в таинственных каналах самозародившихся читателей.
Читатель появился совершенно неожиданно, когда никакой надежды на него не
оставалось. Он научился отбирать то, что ему нужно, а стихи, двинувшиеся к
нему, преобразовали его и вывели на дорогу.
Прошло больше сорока лет с тех пор, как вышла последняя книга
Мандельштама[5], весь тираж девяти книг не больше тридцати тысяч, а он жив и
существует в гораздо большей степени, чем многотиражные авторы, которыми
завален книжный рынок. Ахматова не переставала удивляться тому, как
воскресают затоптанные и, как некогда казалось, уничтоженные стихи. Она
говорила: "Мы не знали, что стихи такие живучие" и "Стихи совсем не то, что
мы думали в молодости". Может, мы и не знали, но все же что-то подозревали.
Спасая стихи Мандельштама, мы не смели надеяться, но не переставали верить в
их воскрешение. Этой верой мы и держались. А ведь это была вера в
непреходящую ценность поэзии и в ее священный характер. Мы знали, что судьбу
поэта решает только время, значит, нельзя было умирать, не отдав стихов на
суд людям. Сейчас это совершилось, а что будет дальше - не в нашей власти.
Тут можно только верить и надеяться. Я всегда верила в стихи этих двух
поэтов и продолжаю верить и сейчас. В нашем обезличенном и отказавшемся от
личности мире, где не слышно человеческого голоса, тот, кто был поэтом,
сохранил личность и голос, который и сейчас слышен людям.
Основная разница между двумя видами людей, утративших свое "я", то есть
личность, заключается в том, что одни, индивидуалисты, отказались от всех
ценностей, а личность осуществляется только как хранительница ценностей,
другие, оцепеневшие, заглушили в себе все личное, но сохранили хоть каплю
внутренней свободы и хоть какие-то ценности. Великое множество среди них
сберегли не ценности, а только смутную память о них, но даже эта смутная
память уберегла их от многого, на что толкала необходимость.

II

Тиражи Самиздата, в котором распространяются стихи Мандельштама и
многое другое, учесть нельзя, но, похоже, что они несравненно превосходят
тиражи любых стихотворных книг нашей молодости. Об этом говорит судьба
единственной книжки Мандельштама, вышедшей за эти годы: "Разговор о Данте"
исчез с прилавков в один миг[6]. На наших глазах действительно произошло