"Д.Н.Мамин-Сибиряк. Автобиографическая записка (Воспоминания) " - читать интересную книгу автора

чтобы заняться чтением.
- Это мой отдых, - объяснял он.
Кроме классиков, в нашем доме начали уже появляться издания начала
шестидесятых годов, и я отлично помню, как отец приносил новые книжки от
заводского управителя. Я, конечно, не мог воспользоваться этими новыми
книгами и только был свидетелем, как их читали и о них говорили. Вместе с
книжками появились и новые люди, причастные заводской администрации, сразу
потерявшей после 19 февраля свой исключительно крепостной характер.
В моих воспоминаниях отец так и сохранился, как человек, который вечно
был занят и отдыхал только за книгой или газетой.
Но это была одна сторона дела. Как священник, отец, конечно, знал свой
приход, как пять пальцев, особенно горе и бедность своей паствы. В нашем
доме, как в центре, сосредоточивались все беды, напасти и страдания, с
какими приходится иметь постоянно дело истинному пастырю. Эти постоянные
разговоры о страданиях придавали общему складу нашей жизни немного печальный
характер, а наша скромная обстановка казалась какой-то роскошью. Да, там, за
стенами нашего дома, были и голодные сироты, и больные, и обиженные, и
пьяные, и глубоко несчастные... Мысль о них отравляла то относительное
довольство, каким пользовалась наша семья, и мне глубоко запали в душу
слова, которыми отвечал обыкновенно отец, если я приставал к нему с
требованием что-нибудь купить:
- Ты - сыт, одет, сидишь в тепле, а остальное - прихоти.
Кажется, что проще этих слов и кто их не знает, но они навсегда
остались в моей голове, как своего рода маленькая программа для личных
потребностей. Одним словом - "прихоти" - сказано все... Ведь это громадное
богатство - не завидовать и не желать того, что является излишеством и
бессмысленной роскошью. А сколько людей томится вечной неутолимой жаждой
именно такой роскоши, для которой приносится все в жертву...
Моя детская жизнь, конечно, не обходилась без некоторых правонарушений
и неизбежных детских шалостей. Одной из самых сильных мер в видах моего
исправления был рассказ о двух дьячках, который отец повторял с самой
трогательной убедительностью. В качестве подсудимого я должен был
выслушивать его до конца. Заключалась эта история в том, что один дьячок был
скромен, послушен, трудолюбив, добр и честен, а другой обладал совершенно
обратными качествами, в результате чего получились соответствующие плоды:
мудрый дьячок прожил всю жизнь счастливо, и все его любили, а дьячок злой и
ленивый погиб под тяжестью собственных недостатков. Изображение этого
последнего дьячка выходило, конечно, рельефнее, как всякий отрицательный
тип, особенно, когда отец начинал рассказывать о его пьянстве и соединенных
с этим занятием последствиях. Сам отец во всю свою жизнь не выпил ни капли
вина. Говоря откровенно, мне оба дьячка были противны, потому что выступали
на сцену в самые неприятные минуты моей жизни, как живые свидетели моих
детских прегрешений, и, кроме того, я чувствовал, что они вели в моей душе
неустанную борьбу, с переменным счастьем, как своего рода Ормузд и Ариман.

* * *

Да, я шел по дороге и старался вызвать все те картины своей жизни, где
выступал отец. Я старался припомнить выражение его лица в разных случаях
этой жизни, тон его голоса, взгляд добрых и строгих серых глаз, добродушную