"Афанасий Мамедов. Самому себе (Повесть) " - читать интересную книгу автора

порычали надо мной и, ворча, по своим лежкам разошлись.
Вновь воцарилась тишина. Только посапывание слышалось да время от
времени кто-нибудь из моих новых собратьев выпускал газы. Болела пораненная
лапа. Мне не спалось. А как могло иначе быть? В голову лезло все: от
Апулеева осла и до булгаковского Шарикова. Но Шариков был Шариком и раньше,
а господин профессор его лишь в это состояние возвратил. Вервольфы из
германских сказок вспомнились. Тем волкам-оборотням и, кажется, нашим
славянским тоже, для превращений нужно было перекатиться через пень с
воткнутым в него ножом. А интересно, как это у них получалось? Хотя при
помощи нечистой силы... И здесь неважно, что нечистая, главное - Сила! Она
может с ножом и без ножа... Нет, нет, почему без ножа? Нож был. Был!
Я кое-что начал вспоминать. Встало перед глазами, как мой нож исчез в
селедочном, холодном блеске Волги. Так, значит, я убил ее, если вещественное
доказательство поторопился в реку выбросить? Но ведь не мог я в "Серый дом
на горке" пойти с ножом, мне надо было забежать домой, чтобы взять его на
кухне, а потом... Из этого "потом" мне ничего не удавалось вспомнить, зато
всплыла картинка, как фээсбэшник средних лет в штатском, в непримечательном
костюме, с таким же малопримечательным лицом протягивает мне стакан воды. Я
пялюсь на него, а он кивает. "Выпейте..."
Это какой же вид был у меня, если его, пусть не свирепого, а, скажем,
просто среднего чиновника, подвигло на такое? Было выражение когда-то -
"опрокинутое лицо". Что же меня так опрокинуло? Что я нашел в зловещей папке
с надписью: "Дело №..."? Ведь дядю Антона я и так давно подозревал без
всяких доказательств, это меня вовсе не поразило бы. А кто еще тогда в семье
был? Я-то писать еще не мог, едва лишь научился "мама" выговаривать, и
значит... Нет! Нет, я не хочу! Мама-а! Сейчас башку себе о что-нибудь
размозжу! Нечистая, ты слабо переделала меня, если такое все равно на ум
приходит.
Он взвыл бы, если б не боялся, что ему снова трепку зададут.
Обхватил голову лапами, тихонько заскулил и тут же сунул лапу в рот,
как люди в большом горе порой делают, заталкивая крик вовнутрь; однако
получилось слишком больно: ведь зубы-то теперь - клыки!.. И рана еще... По
счастью, с горя не только люди, но и собаки тоже как-то особо быстро
засыпают: защитный механизм един.
Утро пришло к нему сквозь сон задолго до появления первого солнечного
луча, нос уловил чуть-чуть другой, рассветный запах воздуха, ухо восприняло
колесный лязг первого трамвая на выезде из далекого депо. Вздрогнула шкура
по хребту, глаз приоткрылся. В серенькой полутьме кучками меха на
бело-черном шахматном полу, замусоренном битой штукатуркой, лежали,
посапывая сонно, его теперешние новые собратья.

Едва проснулся я, вопросы снова засверлили голову. Как я попал сюда?
Прямо так и материализовался ночью здесь в собачьей шкуре? Или меня
кто-то принес да положил сюда, пока я в отключенном состоянии пребывал? Я же
не знаю, сколько дней или минут в отключке находился.
А может быть, я просто брел по улицам уже на четвереньках и нос меня
привел сюда по следу этой стаи. Нашел своих. Так что же, они и есть для меня
теперь "свои"? "Ой, перестань! - себя одернул тут же.- Еще в священных
текстах было: "Живая собака лучше мертвого льва"". Я бы чуть изменил - живой
собаке лучше, чем мертвому льву! Ведь все, что есть, есть в жизни; вне жизни