"Афанасий Мамедов. Самому себе (Повесть) " - читать интересную книгу автора

с самого начала не так пошел: "Представляете, я всегда ставлю два
будильника, один механический, другой электронный, и все равно проспала,
опоздала на работу на целых сорок минут!"
Про себя думаю: хорошо, что вообще позвонила, предупредила.
- Да,- говорю,- давайте перенесем.- На душе даже некоторое облегчение.
А через полчаса примерно звонит жена. То да се... "Как поживаешь?" В
ответ на мой холодный тон она растерялась, запошлила - как поживает-де ее
"вежливенький подопечный"? Я ей: "Ты же знаешь, как я люблю пошлятину из
твоих уст!" Так эта шлендра насчет "уст" не постеснялась проехаться и еще
добавила что-то о "вежливости" послушного подопечного. Ну я тут, конечно,
выдал ей! Не потому, что разозлился, а чтобы вдруг еще не заявилась завтра
самостийно. Ее ведь если попросить не приходить, так она специально заявится
да еще сцену закатит. С нее вполне станется!
Ой, и суета же с этим полом противоположным! А если вдуматься,
представить, что это все не нам нужно, "не удовольствия скотского ради, а
токмо рода человеческого продолжения для", то можно и скопцов понять.
Только, конечно, не в студенческие годы; вот в отроческие, в первую половину
юношеских - да: в ту пору заложенная в нас программа изнутри давит со
страшной силой, а что делать и куда деть эту гиперсексуальность, как
подступиться к воплощению, неведомо. Потом на графике идет высокое плато с
более-менее равномерными всплесками женитьб, романов, курортных приключений
и случайных адюльтеров - одним словом, "эпоха великих сексуальных открытий".
А потом...
Вика пришла в воскресенье.
Я увидел ее еще из окна кухни. Когда она успела из
полусапожек-грязеступов переобуться в туфельки на высоченных каблуках, не
знаю. Наверное, прямо после той лужи и грязюки, что возле телефонной будки в
конце Кривого переулка. Видно, как раз в этой будке и сменила обувь. Но так
или иначе, а к моему дому подошла уже при полном при параде, и это хорошо,
ибо означает, что она не очень в себе уверена, в визите заинтересована, ну и
так далее... А ножки у нее красивые. И подъем высокий. И щиколотки сухие.
Вроде бы все в меру, все на своих местах. А это очень важно для мужика моего
возраста. Да, приходится признать. А что?..
Я перед ней галантно распахнул дверь, не дав ей постучать. (Эдакая
маленькая награда за смену обуви, за явную заинтересованность в визите,
ведь, что ни говори, лестно.)
- Пра-шю!
Она вошла чуть-чуть смущенная, не знаю, искренне иль деланно.
В подслеповатом освещении моей прихожей она мне показалась даже не то
что моложавой, нет, даже совсем еще молоденькой!
Снимая с ее плеч пальто, я вдохнул тонкий цитрусовый рай каких-то,
видно, неплохих духов. Как ящерка из своей верхней шкурки выскользнув
("шкурка", надо сказать, не очень-то роскошная, так себе
- что-то плащично-легонькое на подстежке), гостья оборотилась к зеркалу
поправить волосы; поймала там мой взгляд, мгновение помедлила и подмигнула
мне. Не знаю точно, как можно было этот знак расшифровать, но некое обещание
в нем сквозило. И я, как Шарик, попавший на квартиру к профессору
Преображенскому, подумал:
"Повезло... Эк вот повезло мне!" А когда мы вошли в комнату, под яркий
свет пусть и запыленных, но все-таки четырех лампочек нашей старорежимной,