"М.К.Мамардашвили. Кантианские вариации " - читать интересную книгу автора

случившееся содержание как само собой разумеющееся и выражаем его в
предметных терминах, то есть мыслим о нем в терминах самого содержания, - а
философы понимают, что есть еще что-то другое. Значит, перед нами стоит
задача восстановить наполненную чувствами душу, а она улеглась в кристаллах
текста, развернулась в горизонтальную плоскость длинной лентой изложения,
застыла в нем и, конечно, не видна. Но Кант свою живую душу видел, поэтому
он и повторялся, пытаясь справиться с мыслью, когда сил уже не хватало.
Кант был вежливый человек. А одна из высших форм вежливости - это
правило не говорить в обществе слишком много о себе. Он это правило соблюдал
и даже никогда, как известно, не читал своей философии, занимаясь лишь
выполнением своего профессионального долга университетского преподавателя и
воспитателя юношества. В том числе из вежливости. Имея дело с Кантом - об
этом нужно помнить, - мы имеем дело с людьми и временами классическими,
когда что-то понимали. Это были люди простых и твердых убеждений. Скажем, на
уровне простых, отобранных наблюдений и в скромной, кристально ясной форме
понимал общество Монтескье и плохо понимало подавляющее большинство
последующих теоретиков. Этим классическая эпоха отличалась от последующей,
скажем от социологических теорий XIX и XX веков, когда появляется буря слов,
но нет того простого понимания, которое было у Монтескье, было у Монтеня и
которое было у Канта. Не случайно у него такая французская форма выражения
мысли. Особенно, когда он пишет простое и маленькое эссе в ответ на
какой-нибудь вопрос, или разъясняет какую-нибудь деталь, или откликается на
обращение академии. Конечно, например, в "Критике чистого разума" его мысль
строится и движется очень сложно, она ломает красоту и гармонию фразы, но
там, где Кант выражает себя непосредственно, где не ставит перед собой
задачи тут же уловить неуловимую жар-птицу, - там он очень элегантен в
выражениях, там он очень французский.
После же Канта начинается эпоха для меня отвратительная, эпоха
собственно немецкой философии. Кант, в этом смысле, не немецкий философ. Это
не значит, что он не мыслил внутри немецкого языка и не был привязан к
своему месту. Но в его времена еще не было понятия "нация" и тем более не
было национал-философов, то есть идеологов, которые под барабанный бой фраз
хотели вести вперед свои народы. Среди многих предрассудков, мешающих нам
понять, что говорится со страниц кантовских сочинений, - предрассудок
рассматривать Канта как ступеньку к чему-то. Обычная формула такова: Кант -
родоначальник немецкой классической философии, немецкого классического
идеализма. Но о Канте нельзя сказать, что это тот Абрам, который родил
Исаака. Он не занимает место, как бабочка, на какой-то ступеньке эволюции.
С Кантом приятно иметь дело не только потому, что его нельзя поместить
в некую клеточку, но еще и потому, что это философ, который мыслил в том, о
чем мыслил (а мы всегда мыслим конечным образом и о каких-то конкретных
предметах), с отсветом незнаемого на знаемом. То знаемое, которое он
излагает, которое ему удалось ухватить, всегда окружено ореолом, несет на
себе отсвет незнаемого, какого-то открытого пространства, и только на фоне и
в просвете этого пространства оно само и есть знаемое, и есть кантовская
мысль. Поэтому нам сразу как-то легко, у нас появляется надежда на то, что
если мы в связи с Кантом что-то подумаем и это подуманное не будет похоже на
то, что написано Кантом, то все-таки подуманное нами тоже окажется
кантовской мыслью, потому что на кантовской мысли всегда лежит отсвет
незнаемого. Он как бы предполагает незнаемое и внутри незнаемого формулирует